В конце концов, еле ползущая от усталости четверка махнула рукой на следы. Вечерний сумрак уже сгущался в угрюмом лесу, и брести дальше, не отоспавшись, у них больше не было сил. Словно одурманенные неведомым зельем, маленькие мохнатые бедолаги один за другим свернулись в ворсистые комочки и забылись сном под хранительной сенью огромного, трепещущего дерева. Срам поначалу и не понял, что уже проснулся. Он почувствовал, как что-то мягкое и упругое стягивает с него одежду, но решил, будто ему все еще снятся низменные наслаждения, которым он совсем недавно предавался в Шныре. В конце концов, явственно различив некие чмокающие звуки и треск раздираемых одежд, Срам открыл глаза и обнаружил, что лежит совершенно голый, а конечности его и голову обвивают мясистые корни дерева. Взвыв так, что у него самого уши чуть не полопались, Срам разбудил товарищей, как и он, связанных по рукам и ногам и догола раздетых содрогающимся в корчах деревом, испускавшим к тому же отчетливое воркование. Удивительное растение явно напевало себе под нос, при этом все крепче стискивая своих пленников. Хобботы с омерзением смотрели, как губастые оранжевые цветы, мурлыкая, склоняются к остаткам салата и окунаются в них. Какие-то вздутые, будто луковицы, стручки потянулись к хобботам и с отврательным чмоканьем и чавканьем присосались к их беззащитным телам. Бедняги поняли, что их, стиснутых в гнусных объятиях дерева, вот-вот зацелуют до смерти! Собрав последние силы, они завопили, взывая о помощи.
- Помогите, помогите! - взывали они.
Но никто не ответил. Пухлые оранжевые соцветья раскачивались над их беспомощными телами, извиваясь и постанывая от страсти. Один обрюзглый цветочек безжалостно приник к животу Срама и зашелся в сосущих корчах; Срам чувствовал, как его плоть втягивается в середину цветка. Затем на глазах у охваченного ужасом хоббота лепестки, издав звучное "чпок!", отпрянули, оставив на животе темный, злокачественный рубец, - след отвратного поцелуя. Срам, лишенный возможности спастись и спасти товарищей, леденея от страха, смотрел, как начавшие словно бы задыхаться лепестки изготовляются к последнему, губительному лобзанию.
Но в тот самый миг, когда красные тычинки уже опускались, чтобы свершить свое мерзкое дело, Сраму показалась, будто он слышит отзвук веселой песенки, доносящейся издалека, - да, сомнений не было, песенка звучала все громче! Дремотный и хриплый голос напевал слова, которые по понятиям Срама и словами-то не были:
Крыша вбок! Вверх дымок! Варим мескалино!
Что глядишь? Кроши гашиш! Где мой метилино?
К вам торчок, старичок Тимми Бензедрино!
Обезумевшие от страха путешественники, напряженно вслушивались в звучащую все громче мелодию, выводимую, казалось, пораженным свинкой существом:
Трах-бах, тьма в глазах! Синих птичек стая!
Пусть в размякшей голове все мозги растают!
Есть колеса, есть игла, травка и соломка.
С дурью жизнь - сплошной прикол, а без дури - ломка.
Старый Тимми Бензедрин - малый в лучшем виде.
С пегим хайром ниже плеч, в голубом прикиде!
Отведу я вас домой - вижу, вы в обломе
Вы закинетесь, а я постою на стреме!
Миру, Братству и Любви мы протянем руки.
Так валите же за мной, если вы не глюки!
Внезапно из густой листвы появилась живописная фигура, запеленутая в длинную мантию волос, напоминающих консистенцией изжеванный рахат-лукум. Фигура походила на человека, правда, не сильно. Ростом она была футов в шесть, но весила никак не больше тридцати пяти фунтов, даже с учетом облепившей ее грязи. Тело певуна, длинные руки которого свисали, доставая почти до земли, покрывали рисунки совершенно ошеломительных тонов - от шизоидно-красного до психопатически-лазурного. С шеи, не превосходившей толщиной трубочного черенка, свисала дюжина нитей с заговоренными бусинами, а промеж бусин болтался еще амулет с оттиснутой на нем эльфийской руной "Терминатор". Сквозь сальные клочья волос глядели на мир два огромных глаза, настолько вылезших из орбит и налившихся кровью, что они походили уже не на глаза, а на пару бейсбольных мячей, сделанных из чрезмерно постной грудинки.
- Уууууууууууууу-юй-юй! - произнесло существо, мгновенно оценив ситуацию. Затем, полуподковыляв, полуподкатившись к корням кровожадного дерева, существо плюхнулось на тощие ягодицы, вперило в дерево блеклые, похожие на блюдца глазища и принялось выпевать заклинания, показавшиеся Фрито приступом сухого кашля:
Ты, зеленый кайфолом! Че тут за бадяга?
Отпусти-ка малышей, пошлая коряга!
Хоть сижу я на игле, клинюсь и борзею,
Ты, приятель, погляжу, и меня шизее!
Не стремай своих людей, я тебе толкую,
Я, конечно, за любовь - только не такую!
Задохнутся малыши - видишь, как приперты!
Ну прошу тебя, кончай, старый мухомор ты!
Произнеся эти слова, потасканный призрак поднял кверху паучью лапку, соорудил из двух пальцев волшебный знак "V" и изрыгнул последнее, исполненное жути заклятье:
Тим! Тим! Бензедрин!
Зелье! Травка! Героин!
Жги бензин! Топи камин!
Доза, вылет, отходняк
Нам без этого никак!
Колоссальное растение содрогнулось, кольца его корней осыпались с несчастных жертв, точно вчерашняя вермишель, а сами жертвы с радостными воплями вскочили на ноги. Словно зачарованные, наблюдали они, как огромное зеленое страшилище скулит и в приступе злобы сосет свои пестики. Хобботы поспешно оделись, и Фрито с облегчением нащупал Кольцо, как и прежде, надежно соединенное скрепками с карманом рубашки.
- Спасибо вам, - хором пропищали хобботы, виляя хвостами, - спасибо, спасибо!
Но спаситель их ничего не ответил. Словно бы и не ведая об их присутствии, он вдруг затвердел, совершенно как дерево, и сдавленно произнес: "Гха, гха, гха!", между тем как зрачки его то распахивались, то складывались наподобие нервного зонтика. Колени бедняги согнулись, разогнулись, вновь подогнулись, и в конце концов он рухнул на покрытую мхом землю, сжавшись настолько, что превратился в ком отчаянно хлещущих по сторонам волос. Пена пошла у него изо рта, а сам он завыл:
- О Боже, уберите их от меня! Они фезде, фезде, зеленые! Аггр! Оггр! ОБожеБожеБожеБожеБожеБожеБожеБоже!
При этом он истерично молотил себя по чему ни попадя. Фрито изумленно заморгал и схватился за Кольцо, но передумал и надевать его не стал. Срам, склонившись над распростертым по земле чудиком, ухмыльнулся и протянул ему руку.
- Прощеньица просим, - сказал он, - вы не подскажете, как нам отседова...
- О, нет-нет-нет! Глядите, фон они! Фезде, фезде! Не подпускайте их ко мне!
- Кого не подпускать-то? - вежливо поинтересовался Мопси.
- Ииих! - взвизгнул пораженный ужасом незнакомец, ткнув перстом в собственную голову. Затем он вскочил на покрытые мозолями ноги, нагнул голову, ринулся прямиком к поцелуйному дереву и, с разбегу боднув его, без чувств рухнул к ногам перепуганных хобботов. Фрито, стянув с головы шляпчонку, зачерпнул из ближайшего ручейка водицы и приблизился к несчастному, но бесчувственное тело внезапно выкатило похожие на мраморные шарики зенки и завизжало пуще прежнего.
- Нет, нет, только не фоду!
Фрито в испуге отскочил, а костлявое существо кое-как привстало, опираясь на кулаки и ступни.
- Но фсе рафно спасибо, - сказал незнакомец. - Это у меня кайф так фыходит.
И протянув Фрито грязную руку, удивительный незнакомец ухмыльнулся во весь свой беззубый рот:
- Тим Бензедрин, к фашим услугам.
Фрито и все остальные чинно представились, продолжая оглядываться на поцелуйное дерево, вновь уставившееся на них всеми своими тычинками.
- Ую-юй, фы, это, его не бойтесь, - хрипло отдуваясь, сказал Тим, обиделось, понимаешь. А фы, парни, фыходит, не здешние?
Фрито сдержанно сообщил, что они держали путь в Гниль да заблудились.
- Вы не могли бы показать нам туда дорогу?
- Ую-юй, ясное дело, - рассмеялся Тим, - раз плюнуть. Только, это, сначала ко мне на хазу заскочим, я фас с марухой моей познакомлю. Костяникой зфать.
