Желябов. Браво! Какой пассаж!.. Это лучшая фраза вашей речи! долго же вы лелеяли ее, долго приберегали! Я готов раскланяться перед вами. История не забудет этот ваш с величайшим тщанием подготовленный экспромт. Многие прокуроры воздадут вам за него! (Пауза.) Ничего этого я не скажу. Они сломают мне план защиты, вот чего я опасаюсь. Сломают до того, как я представлю цели и силу партии.
На перекрестке. Толпа.
Нищенка (причитает). Сказано, возмутится против него народ и прогонит, и убежит он к врагу своему султану турецкому, и примет тот его под свою защиту, и настанет тогда царство правды на земле… И сказано до восьми раз пытать будут и до восьми раз в крепь уходить будут, а на девятый возьмут крепь и царя жизни решат…
Правый. Болтает невесть что, дурочка!
Славянофил. Я не раз уже слышал в народе нашем притчу: восемь покушений не удастся, а от девятого ему не спастись. (Крестится.)
Западник. Предрассудки!
Левый. Предрассудок есть осколок древней правды – не сегодня сказано.
Нищенка (причитая). И изберут себе царя доброго, и даст царь народу своему деньги…
Торговка. Горячие с мясом, горячие с мясом! Свежие с мясом!
Третий офицер. Ох, и наживается она здесь, негодяйка.
Второй офицер. Неблагодарный, без нее, господа, мы бы все в ледышки превратились.
Торговка. А вот горячие…
Крестьянин. Чтой-то ты все орешь – и так жрут!
Торговка. Ой, Рязань, ты откудова?
Крестьянин. Саратовские мы…
Торговка. Ну все одно, глухомань. А тут столица, ты вникай, а то пропадешь, тут одно и то же каждый день орать надо, чтоб попривыкли, чтоб им вроде чего не хватало без ору-то моего, смекаешь… (Громко.) А вот горячие с мясом….
Провинциал. Оцепить бы весь Петербург да обыскать, а то в суды играем, в адвокатиков, в права личности!
Западник. Ну, это уж вы слишком, злодейство нужно искоренять, но следует отличать благоразумное общество.
Правый. Благоразумное общество! Я бы это ваше благоразумное общество знаете куда!..
Левый. Не могу согласиться с вами, историческое несчастье России в том и заключается, что у нас никогда не исполняются законы, которые есть! Это болезнь не системы, но духа!
Славянофил. Но как же исполнять законы, целиком заимствованные от Запада… Это не болезнь духа, но его двухсотлетний конфликт, и если посмотреть с иной стороны…
Муравьев. Свидетельница, посмотрите на подсудимых, узнаете ли вы в ком-нибудь из них Войнову?
Свидетельница. Вот эта.
14
Конспиративная квартира. Появляются Перовская и Желябов.
Желябов. Из двора есть другой выход?
Муравьев. Свидетельница, кто еще жил в этой квартире?
Свидетельница. Потом приехал брат ее Николай Иванов Слатвинский.
Перовская. Есть, есть выход! Я скажу, что ты мой брат, надо паспорта выправить.
Муравьев. Кто вам сказал, что это ее брат?
Желябов. Пусть так, если это не препятствует делу…
Муравьев. Когда это было?
Свидетельница. В октябре месяце.
Желябов. Здесь будет удобно?
Перовская. Две комнаты и кухня – роскошь-то
Желябов. Куда выходят окна?
Перовская. На Первую роту. Прислуги не надо – сама буду готовить.
Муравьев. Долго они жили?
Свидетельница. От октября до первой недели поста..
Желябов. Тишины хочешь… (Подходит к столу, берет книгу, вяло рассматривает.) Как давно не читал, как давно с людьми не говорил, нет сил, нет времени, головы на это нет – мы затерроризировались, Соня… У меня людей, людей нет… партия – кучка… Спешим, метальщиков, бомбистов не из кого выбрать, мальчишку беру, сопливого гимназиста. Разве это дело, Соня, дорогая…
Муравьев. Войнова проходила через вашу лавку?
Свидетельница. Да, проходила.
Перовская. Андрей.
Желябов. Что ты, Соня?
Перовская. Андрей, иди ко мне! Не хочу больше без тебя, не могу… я баба, простая баба… истерзалась этой мукой, каждый раз, как ты входишь, у меня ноги подгибаются, голова гореть начинает, безвольная, вялая, плыву куда-то, пытаюсь сознание удержать, мучаюсь ужасно, и такие желания, видения такие во мне… Стыдно, и пошлости боюсь, банальности этой, и сделать ничего не могу, и ты во мне и вокруг, и рук твоих хочу, и с женщинами тебя видеть не могу, точно от меня отрывают мою часть, и злобу к ним испытываю, и стыжусь этой злобы, как они на тебя смотрят, как говорят… Это жестоко, я человек, все-таки, дура, люблю тебя, с Воронежа, с монастыря того. Ну иди же, господи, муж мой…
Перовская и Желябов бросаются друг к другу. Долгое объятие. Свет гаснет, потом снова зажигается.
Перовская (причесываясь). Андрей, у меня плохие предчувствия сегодня, может быть, не надо?
Желябов. Ты через лавку проходишь?
Перовская. Через лавку, да всякий раз что-нибудь покупать приходится, общественные деньги-то трачу.
Желябов. Что ж убиваться – потребность конспирации.
На перекрестке. Под хихиканье и смешки офицер о в завязывается амурная игра одного из них с возвратившейся горничной.
Первый офицер. Ах, вы ходили за покупками, должно быть, во французский магазин?
Горничная. А вот и нет!
Первый офицер. Позвольте, я помогу вам, сумочку поднесу.
Горничная. Ах, зачем же, совсем это ни к чему…
Но офицер берет у нее сумочку, обнимает ее. Горничная хихикает.
Перовская. Видишь, уже сколько! (Берет материю, накидывает ее на себя.) Могло быть у меня новое-то платье, а? Как ты находишь, могло?
Желябов. Я выхожу через парадное, ты – двором. На втором углу сходимся, берем извозчика, ну…
Они обнимаются и долго стоят так.
Перовская. Не хочу тебя отпускать, не хочу тебя отпускать, не хочу ничего, господи, как стыдно… Ну иди, нет, постой еще… Как стыдно…
Желябов. Соня!
Перовская. Ну! (Отталкивает Желябова, и он быстро уходит.)
Муравьев продолжает готовить свою речь.
Муравьев (подходит к окну). Обычною чередою шла воскресная праздничная суета огромного города. На улицах привычным потоком переливалось людское движение, и ничто среди этой пестрой спокойной толпы не говорило о том, что над ней уже веяло дыхание смерти… Хорошо… надо кончать… поспать уже не придется. Да, веяло дыхание смерти. (Подходит к столу, пишет.) И уже носились… да… носились кровожадные мысли убийц!
15
В конспиративной квартире. Участники покушения. Стук молотков.
Фигнер. Уже двадцать восьмое февраля, и ни одного готового снаряда! Что же это, Кибальчич?
Кибальчич. Проработаем всю ночь, но снаряды обязательно будут.
Фигнер. Заложена ли, наконец, мина в подкоп на Малой Садовой? Так затянуть, так затянуть!
Фроленко. К утру заложим. (Разворачивает газетный сверток, достает колбасу и бутылку вина, закусывает.)
Фигнер. Как ты можешь, Михаил?!
Фроленко. А ты желаешь, чтобы у меня руки дрожали, когда надо будет батарею соединить! Еще высплюсь!..
Кибальчич уходит в другую комнату. Стук молотков сильнее.
Фигнер. Что лавка?
Второй народоволец. Полицейский обход ничего не вынюхал, но подозрение на лавке есть.
Фроленко. Молодцы – три месяца так держаться!
Кибальчич (возвращается). Боюсь, жести не хватит! (Уходит.)
Фигнер. Не ходить бы тебе туда – заметен слишком. Михаил, кто-то выдает нас… Аресты последних дней неизбежно ведут к этой мысли.
