– Ты вообще кто?

– Женя, – тихо послышалось в ответ.

– Женя… Понятно… Ну что, Женя, ждёшь кого?

– Уже дождалась…

Валерий, не сумев сдержать удивления, резко развернулся назад: – Кого это ты уже дождалась? – теперь он сам понял, что это всё-таки она, а не он, и принялся снисходительно осматривать пассажирку.

– Вас, – послышалось еще тише.

– Так, девушка милая, Ваш загадочный ответ начинает меня раздражать, – произнес он полу брезгливым тоном. – Верно, говорят, не стоит быть таким жалостливым, это тут же может усложнить жизнь… Давай, доедай скоренько свой хлеб и выкатывайся из машины по добру по здорову.

Девушка смешалась и протянула ему ладошку.

– Это не хлеб… Посмотрите… Это пирог. Это я вам везла…Просто, Вас долго не было, я замёрзла и, чтобы быстрее время прошло, взяла кусочек… Там еще есть, много, смотрите, – она раскрыла какую-то котомку, развернула полотенце.

И Валерий действительно увидел аккуратно разрезанные куски пирога. Рука сама потянулась за одним из них. Аромат ванили и корицы наполнил салон машины забытым теплом. Он надкусил и не смог сдержать сорвавшегося стона. Проглотив кусок, Валера поджал губы, потому что глаза наполнились горячими слезами. Эта свалившаяся на голову странная девчонка со своим несуразным пирогом напомнила ему… Напомнила ему, как воскресным утром он просыпался от запаха сдобных булочек…обязательно с кишмишом… Сонный, с румяными от сна щеками шлёпал на кухню и, прислонившись к дверному косяку, наблюдал, улыбаясь, как мама с подвязанными волосами и в белом крахмальном переднике достает из духовки первую готовую партию. А сверху на плите ждут своего часа ватрушки и обязательный с плетеными косичками пирог.

Чувствуя, что задыхается от воспоминаний, Валерий набрал полную грудь воздуха и резко выдохнул. Сжав в кулаке остаток пирога, он сверкнул глазами в сторону девчонки и сквозь зубы процедил:

– Ты кто и откуда?

– Я Женя…

Валерий прокрутил второпях свою жизнь и понял, что в такую дурацкую ситуацию еще не попадал ни разу. Ему хотелось выйти из машины, резко открыть дверцу, схватить в охапку это существо, которое, как ему казалось, обязательно будет упираться, и вышвырнуть её из своей жизни, как ускользнувший утренний сон. Когда вроде что-то еще помнишь спросонок, но чаще – не помнишь… Благоразумнее так было бы и поступить… Но, он еще раз осмотрел улицу, никого не обнаружил, чертыхнулся про себя и снова обернулся к ней. Девчонка сидела неестественно прямо, скрывая изо всех сил, что дрожит от холода, и вдобавок с её коротких волос то и дело смешно плюхалась капля. Валера отчего-то перестал сердиться, демонстративно долго в этот раз, рассматривая её с ног до головы, и, наконец, откинулся на спинку сиденья, не сдерживая судорожного смеха. Он хохотал над собой. Смеялся над тем, что мало того, он, взрослый пятидесятилетний человек, попал в глупую и нелепую ситуацию, так вдобавок: ловит себя на мысли, что не собирается из нее выпутываться, а скорее наоборот – желает участвовать в спектакле и дальше. И быть ни кем иным, а самым что ни на есть главным действующим лицом. Рядом с этой странной крохой он вдруг почувствовал себя сильным, важным и каким-то значимым, чуть ли не вершителем судьбы человеческой.

– Так сколько тебе лет, Женя?

– Восемнадцать, – с каким-то вызовом ответила девушка.

– Сколько? – недоверчиво переспросил Валерий. – Надо же…я бы больше двенадцати не дал.

Он еще раз усмехнулся в усы, заметив, какой безмолвной обидой наполнились её глаза.

– Ладно, ладно, – примирительно продолжил он. – Жень, ну объясни ты мне, глупому, старому дурню, почему ты везла этот пирог именно мне?

Она подняла на него удивленные глаза, смешалась и некоторое время молчала, видимо подыскивая более тактичный ответ. Затем еле слышно произнесла:

– А я не именно Вам везла… Я дедушке…

– Какому дедушке? – и тут, хлопнув себя по лбу, Валера всё понял. – Господи боже мой…так ты и есть та самая сиделка, которую я битых два часа, как жду?!

– …это я Вас…два часа… – Женя потупилась и не договорила.

Теперь он совершенно иными глазами осматривал девчушку.

– И ты хочешь сказать, что тебе я доверю жизнь своего отца? Тебе? …Да ты посмотри на себя, ребёнок! …Стоит, на улице хлеб ест…

– …Это не хлеб…это пирог… – робко послышалось сзади.

– Да молчи уже… – Валера повернул ключ зажигания и, наплевав на остывший мотор, рванул с места. – Ну, поехали, к дедушке… Пусть сам с тобой разбирается. Тоже мне…Га-а-авро-о-о-ош-ш-ш…

Последним словом он выплеснул весь накопившийся за жизнь сарказм и еще раз поправил зеркало, чтобы видеть свою скукожившуюся вдруг пассажирку.

……..

После внезапного ухода матери, отец, прежде тихий и покладистый человек, разом превратился в склочного капризного старикашку. Валера было предложил ему переехать жить к себе, но тот категорически запротестовал. Мало того закатил серьезный скандал, обвинив сына в бездуховности и осквернении материнской памяти.

– Я здесь с ней всю жизнь прожил! – срывающимся голосом кричал отец. – А ты…а ты… – воздуха больше не хватило, и пожилой человек тяжело и обреченно опустился на стул.

Валера пытался было напомнить, что в этой квартире, пробитой им через друзей-приятелей, они живут не так уж и давно, но, глядя на трясущиеся руки и подрагивающий подбородок отца, смолчал.

Старческое ворчание и обиды еще как-то можно было сносить, но вот капризы в еде, когда многое приходилось доставать всеми правдами и неправдами, и беспочвенные жалобы соседям, обижали и уязвляли. Особенно он ощущал это, когда въезжая во двор на ослепительно чистой машине, выходил из неё такой наглаженный и напомаженный, а отец жалкий и неопрятный, услужливо поднимался с лавочки и, оставив своих престарелых подружек в цветных платочках, мелко семенил навстречу. «Откуда он достал эти лохмотья?» – с досадой думал Валера. И, пока подчеркнуто согбенный отец плёлся к нему, красивый, благополучный сын стоически терпел осуждающие взгляды и откровенные перешептывания. Сам, вон каков франт, а отец-то отец… И как не стыдно? Как?..

Дома, открыв холодильник, под завязку забитый так и не тронутыми банками с икрой, ветчиной, рыбой, пачками масла и прочим недоступным в повседневной жизни продуктом, Валера взрывался.

Отец упорно ел лишь яичницу и дешевую вермишель, ни к чему иному не прикасаясь.

– Ну что ты прибедняешься? Ну что? Тебе есть разве нечего? Ты же от этих яиц заболеешь! Я стараюсь, тащу… Что не так, папа? Что не так? – эмоционально кричал сын.

И тут отец совершил невиданное. Он в страхе закрылся от него руками.

Валера застыл посреди кухни с приоткрытым ртом.

– …что?…что? Ты от меня закрываешь? Ты меня боишься?.. Неужели ты думаешь, что я могу тебя ударить?.. – обалдело вопрошал сын. – Папа, да ты что? – он, разом покрасневший, бросился к отцу, коснулся его рук, но тот, громко вскрикнув, стал рьяно отмахиваться. Валера отошел от него, присел на стул и крепко сжал ладонями виски, потому что внутри что-то начало взрываться. Он понял, что это так крепко ударило по мозгам резко подскочившее давление, и если сейчас не успокоиться, то: то ли еще будет…

Отец тоже, как что-то поняв, успокоился и сидел теперь словно мышка.

Время томительно потянулось. Оба сидели тихо, не шелохнувшись. В этой зловещей тишине могла пройти целая вечность.

– Папа, ладно, забыли, – Валера тяжело поднялся со стула. – Пойду я…

– Опять шляться, гулять спешишь, а мне тут одному сидеть, – язвительно послышалось в ответ.

– Да уж, а то к тебе тут никто не приходит. Соседка скажешь, с пятого этажа не спускается?

– Да что ты, что ты! – отец замахал на него ладошками, как на черта. – Какой сам, так и на людей порядочных наговариваешь! Тебе все плохие, один ты хороший! – отец опять разошелся не на шутку. Он разволновался, и затрясся всем телом.