Местами расселения аланов были в разные периоды времени Нижнее Поволжье, Южное Приуралье, Подонье, Северный Прикаспий, Предкавказье, южные районы Северного Причерноморья и Придунавье.
31 декабря 406 года аланы вместе с вандалами и свевами перешли Рейн и вторглись в Галлию. Часть алан осела близ Луары, другая разместилась по Роне, третья остановилась близ Гаронны. Некоторая часть алан под предводительством Уттака продолжала сопровождать вандалов и перешла с ними из Галлии в Испанию (409 г.)
О поселениях аланов в Галлии остались страшные воспоминания. Из всех варваров Галлии аланы одни оставались язычниками. Сравнительно поздняя христианизация алан была причиной того, что впоследствии они стали не арианами, как большинство союзных с ними германцев, а кафоликами. Православие и сейчас сохраняется у многих осетинских (аланских) родов.
Об ужасе, который наводили аланы на население римской провинции Галлии, свидетельствует, например, такой эпизод. В 440 г. римское правительство приняло решение выделить аланам, до сих пор кочевавшим по всей Галлии (и грабившим ее) земли для поселения на границе Бретани. Жители этих мест умоляли избавить их от такой напасти, но получили отказ. Тогда они прибегли к святому Герману, тогдашнему епископу Оксерра (знаменитому Сен-Жермену-л'Оксерруа). Тот встретил вождя аланов Эохара уже на пути к Луаре. Безоружный епископ остановил лошадь Эохара и объявил пораженному язычнику, что далее тому дороги нет. Изумленный вождь подчинился, и поселение аланов было отсрочено на шесть лет — до смерти св. Германа. После того аланы утвердились на галльских землях, уступленных им римским правительством, истребив при этом часть населения.
Спустя несколько лет (452 г.) их выжили из Галлии другие варвары — в первую очередь везеготы, и свирепое имя аланов, сообщает историк (С. В. Ешевский), исчезло из истории Франции.
Наилучшим образом описаны облик и нравы алан у Аммиана Марцеллина (IV в.), к рассказу которого ни убавить ни прибавить:
«Хотя они [аланы] кочуют, как номады, на громадном пространстве на далеком друг от друга расстоянии, но с течением времени они объединились под одним именем и все зовутся аланами вследствие единообразия обычаев, дикого образа жизни и одинаковости вооружения.
Нет у них шалашей, никто из них не пашет; питаются они мясом и молоком, живут в кибитках, покрытых согнутыми в виде свода кусками древесной коры, и перевозят их по бесконечным степям. Дойдя до богатой травой местности, они ставят свои кибитки в круг и кормятся, как звери, а когда пастбище выедено, грузят свой город на кибитки и двигаются дальше. В кибитках сходятся мужчины с женщинами, там же родятся и воспитываются дети, это — их постоянные жилища, и куда бы они ни зашли, там у них родной дом.
Гоня перед собой упряжных животных, они пасут их вместе со своими стадами, а более всего заботы уделяют коням…
Все, кто по возрасту и полу не годятся для войны, держатся около кибиток и заняты домашними работами, а молодежь, с раннего детства сроднившись с верховой ездой, считает позором для мужчины ходить пешком, и все они становятся вследствие многообразных упражнений великолепными воинами…
Почти все аланы высокого роста и красивого облика, волосы у них русоватые, взгляд если и не свиреп, то все-таки грозен; они очень подвижны вследствие легкости вооружения… В разбоях и охотах они доходят до Меотийского моря и Киммерийского Боспора с одной стороны и до Армении и Мидии с другой.
Как для людей мирных и тихих приятно спокойствие, так они находят наслаждение в войнах и опасностях. Счастливым у них считается тот, кто умирает в бою, а те, что доживают до старости и умирают естественной смертью, преследуются у них жестокими насмешками, как выродки и трусы. Ничем они так не гордятся, как убийством человека, и в виде славного трофея вешают на своих боевых коней содранную с черепа кожу убитых.
Нет у них ни храмов, ни святилищ, нельзя увидеть покрытого соломой шалаша, но они втыкают в землю по варварскому обычаю обнаженный меч и благоговейно поклоняются ему, как Марсу, покровителю стран, в которых они кочуют.
Их способ предугадывать будущее странен: связав в пучок прямые ивовые прутья, они разбирают их в определенное время с какими-то таинственными заклинаниями и получают весьма определенные указания о том, что предвещается.
О рабстве они не имели понятия: все они благородного происхождения, а начальниками они и теперь выбирают тех, кто в течение долгого времени отличался в битвах.»
Как имя алан покрыло ряд союзных племен, так в V в. сами аланы влились в союз племен, носивший имя вандалов. Отзвуком крупного значения алан в этом союзе осталось их имя в титуле вандальских королей в Африке — Rex Vandalorum et Alanorum.
Часть алан осталась на Балканском полуострове, часть примкнула к гуннам. Небольшая часть алан вместе с их вождем Кандаком в 50-х годах V в. пришла в Малую Скифию и Нижнюю Мезию, где и осела совместно с германцами.
Исключительно кратко, выразительно и точно, несмотря на некоторую сложность стиля, излагает историю переселения алан Татищев в «Истории Российской»:
«В лето 406 они [аланы] в соединении с вандалами до реки Рена и во Францию или Галлию прошли. Тогда у них был король Респендиал, а вандалов — Гонсорок, которого латинисты, испортя, имяновали Гундерих, о чем Стрыковский доводит, что сие имя есть Гонсиорок западных славян то самое, что по-руски гусенок. Часть их в 409-м прошли в Гиспанию, в 464-м часть их с королем их Биором или Бором в Италию прошли, где они так побеждены, что их мало осталось».
ВАНДАЛЫ
Если в описании других племен мы могли воспользоваться готовыми характеристиками, которые оставили древние или создали современные историки, то в случае с вандалами это решительно невозможно.
Слово «вандализм», которое обронил в годы Великой Французской революции епископ епископ Блуа Грегуар (1794), желая охарактеризовать бессмысленные жестокости и разрушения, перечеркнуло в сознании современного человека целый народ. Дальше этого клейма — «вандализм» — глядеть уже неохота.
Конечно, вандальский король Гензерих, в число подвигов которого входило двухнедельное разграбление Рима, ангельским нравом не отличался. Однако справедливости ради можно заметить, что в своем «вандализме» вандалы были не так уж одиноки.
Лев Николаевич Гумилев по этому поводу делает такое негуманное замечание:
«Разложившиеся потомки римских граждан, потерявшие свои земельные участки (парцеллы) скопились в 1 в. в Риме. Они ютились в каморках пятиэтажных домов, дышали зловониями „клоаки“ — ложбины, по которой спускали в Тибр нечистоты, пили воду из вредной свинцовой посуды, но настойчиво и нагло требовали от правительства „хлеба и зрелищ“. И приходилось давать, так как эти субпассионарные толпы могли поддержать любого пассионарного авантюриста, желавшего совершить переворот… А защищать себя от врагов они не умели и не хотели уметь, ибо учиться военному делу трудно. Субпассионарий полагает, по собственной несокрушимой логике, что будущего никто предвидеть не может, так как он, получатель хлебного пайка и зритель цирковых представлений, не умеет делать прогнозы на основании вероятности. Поэтому он делит получаемую информацию на два сорта: приятную и неприятную. Носителей второй он считает своими личными врагами и расправляется с ними при каждом удобном случае.
Результатом оказалось взятие Рима Аларихом (410 г.) причем готов было меньше, чем боеспособных и военнообязанных в черте города Рима… И даже этот позор ничему не научил римлян. Готы обошлись с побежденными мягко и ушли. Это дало повод для очередного самоуспокоения. Но когда вандал Гензерих взял Рим (455 г.), объявив себя мстителем за разрушение Карфагена, он легко учинил резню среди субпассионариев… После вандальского погрома Рим уже не оправился. Но как-то не хочется его жалеть».
(«Этногенез и биосфера Земли». — Л., 1990).
