– Не на правой, а на левой, – сказала Карина, подливая себе чай.

Действительно, ближе к запястью тихо пульсировал рубиновый рубец, красная нитевидная ссадина, которая, если присмотреться, начиналась и заканчивалась мохнатенькими точками; такая же точка делила рубец пополам. Строго говоря, я не увидел для себя ничего нового: этот лопнувший сосудик, как я про себя его называл, был мне знаком до мельчайших подробностей. Даже три точки, «три звездочки», я разглядел сам, притом давным-давно.

Вот почему я спокойно продолжал пить чай.

– Я слышала о таких метках, – сказала Карина, – но вижу второй раз в жизни. Надо показать его Константину, – проскрипела она в сторону Елены.

– Странный консилиум, – счел необходимым возмутиться я. – Не нужен мне никакой Константин.

– Нужен, – сказала Карина.

И я почувствовал, что мне лучше промолчать. Судьбе угодно было свести меня с Константином. Мне даже показалось, что Константин мне вовсе не помешает. Я быстро привык к этой мысли.

Константин явился через полчаса. Причем, он получил приглашение в форме весьма своеобразной.

– Костя, тут у нас красная метка объявилась.

Карина говорила с ним по телефону.

– Да, да. Только не надо тортов: меня от них тошнит. Изюмчику прихвати. До свидания, мой желанный.

Необычность происходящего стала восприниматься мною обычно, буднично. У меня стал появляться иммунитет к чудесам. Мне даже захотелось разок зевнуть, но присутствие Елены не давало скучать. Скучно не было, а вот интрига не клеилась.

Константин оказался весьма ухоженным стариком, с пышными усами, и даже подусниками на старинный манер, что делало его похожим то ли на барина-графа, то ли на его слугу. Он словно сошел с картины какого-нибудь старого мастера и шагнул к нам в комнату. Время остановилось. На нем была широкополая черная шляпа и пальто из удивительно мягкой на вид темной ткани – такой ткани нынче не сыщешь, хотя она была новая, не выношенная. Костюм также явно подобран был к случаю, да и галстук был повязан с умыслом. Галстук был изумительно в тон к костюму, то есть находился с ним в такой гармонии, что сначала вы его отмечаете как нечто отдельное, он бросается в глаза, а затем ощущаете его как деталь непростого, некрикливого ансамбля.

Дед удостоился от меня пристального, исполненного восхищения взгляда, от Елены – трех поцелуев с касанием подусников, от Карины – объятий, которыми не каждая жена встречает далеко не каждого супруга. Кроме вкуса, Константин обладал еще и манерами. После объятий с Кариной, он бесподобно облобызал ей ручки (исполнил этот аристократический ритуал не смешно: великое искусство), причем Карина с удовольствием позволила ему сделать это, несколько даже жеманясь. После этого хозяйке был с полупоклоном вручен небольшой, но удивительно подходящий к случаю букет из полураспустившихся то ли лилий, то ли еще чего-то экзотического.

Бог мой, что происходило в квартире прямо надо мной! Уму непостижимо! Какой-то неумеренный артистизм, какой-то милый жанр общения демонстрировали милые старики. Что-то из века минувшего. Что-то из другой жизни.

– Это Валерий, с красной меткой, – рекомендовала меня в своем «простецком» стиле Карина.

– Константин, – произнес дед, подавая мне свою сухую и крепкую ладонь.

– Очень приятно, – сказал я, также обнаруживая знакомство с манерами. – А ваше отчество, будьте любезны?

Константин сделал вид, что не расслышал моего вопроса или что вопроса не было вовсе. Мне пришлось сделать вид, что я ни о чем не спрашивал. Константин так Константин. Как скажете, господа чудаки.

– Чаю, конечно, чаю, волшебница, – произнес Константин в ответ на «чаю или кофе?» своим как бы невыразительным голосом, который, однако, заставлял вслушиваться в то, что говорил его обладатель. – Но прежде рюмку коньяку.

– С грушей? – спросила Карина, любуясь этим русским джентльменом.

– Разумеется, – сокровенно произнес Константин.

– А разве коньяк не лимоном следует закусывать? – светски полюбопытствовал я.

– Ни в коем случае, – наставительно, но без раздражающего поучительства ответствовал Константин. – Это дурной, то есть массовый, вкус.

– А я так всю жизнь этой кислятиной душился, – с сожалением сказал я. – Считал это хорошим вкусом.

– Сколько же вашей жизни-то было, молодой человек, – выговорил Константин. – Еще успеете сделать все как положено. Позвольте взглянуть на вашу, гм, ладонь.

Я ожидал пенсне, но явились очки практически без оправы, с тонкими позолоченными дужками, модные и стильные. Очевидно, пенсне было из области дурного вкуса. Да, за стариком было трудно угнаться.

Константин взглянул на мой, словно наполненный красными чернилами рубец, и произнес:

– Он.

При этом побледнел чрезвычайно.

– Ты уверен? – спросила Карина, застыв с подносом, на котором стояли хрустальный графинчик с коньяком и три хрустальных же стопки.

– Он, – повторил Константин, пряча очки в кожаный футляр и придвигаясь к столу.

– Его ждет великая судьба, – сказала Карина, следя за тем, как Константин разливает коньяк по стопкам.

– Великая судьба – это великие испытания, – сказал Константин.

– Великие испытания – это по твоей части, – заметила Карина.

Разговор обо мне в моем присутствии происходил так, словно меня не было рядом с ними, словно разговор шел о ком-то где-то существующем. Это все равно, что о себе говорить «мы» или «принцу хотелось бы услышать». Меня в упор не замечали. Дурной тон.

Мне это надоело, и я сказал:

– Коньяк следует пить из бокалов. Из больших фужеров, но не из маленьких рюмок. Из маленьких – это дурной вкус.

– А вы знаете, из маленьких стопок гораздо удобнее, – поделился сокровенным Константин. – Дурной вкус – это когда целесообразность приносится в жертву форме; хороший вкус – это соответствие формы содержанию. Молодой человек, разрешите мне поднять этот тост за вас, – продолжил он своим сокровенным голосом. – Во-первых, вы вступаете в новую полосу вашей жизни; во-вторых, вы вступаете в новое измерение, на новую, так сказать, территорию. В-третьих, мы рады будем вам помочь.

С этими словами Константин неторопливо, но решительно и до дна выцедил стопку, наполненную до половины.

Мы с Кариной последовали его примеру. На несчастную невесту, казалось, никто не обращал никакого внимания. Расстроившаяся свадьба внучки совершено не интересовала бабушку.

– Признаться, я не совсем понял, за что пил, – сказал я. – Но закусывать коньяк грушей – это отменно.

– Рекомендую, – подхватил Константин, оглаживая огромным батистовым платком густые усы.

– Ты пил за… многое, – сказала Карина. – Мы и сами до конца не знаем, за что. Но за это стоило выпить.

– Вы – наш клиент, – без особой теплоты сказал Константин.

– Что значит «ваш клиент»?

«Клиент» – явно отдавало больницей, рядом с которой предполагалось наличие вросшего в землю морга. Мне это не понравилось. Возмущался я, однако, как-то театрально, жил в предлагаемых обстоятельствах, в стиле, навязанном мне этим сокровенным старикашкой.

Но этот стиль устраивал меня потому, что меня ни на секунду не оставляли глаза Елены. Она внимательно изучала меня, впитывая (в этом не было сомнений) каждую мою интонацию, оценивая способности к разным интонациям. Мне казалось, она прекрасно чувствует, где я переигрываю, где недоигрываю, а где я не скрываю своего истинного лица. Сам себе я начинал казаться масштабным и многомерным. С Вероникой у меня никогда не возникало подобного ощущения; напротив, я всегда чувствовал легкое раздражение или недовольство от того, что меня не понимали, не так понимали. Словом, недооценивали.

– Всему свое время, – солидно сказал Константин, но Карина ласково перебила его:

– Время пришло, Костя.

Он в ответ развел руками, что можно было понять и так: я остаюсь при своем мнении, но спорить не стану.

– Константин – специалист по мрачным и неблагополучным прогнозам, – сказала Карина, а Константин в ответ сдержанно кивнул головой. – Я хочу сказать, Константин никогда не ошибается в своих предсказаниях. Он не шарлатан и не прохиндей. Он не говорит чепухи и ни на чем не спекулирует. Просто у него есть дар получать именно такую, «плохую» информацию.