А совсѣмъ не то было въ старые прежніе дни, когда онъ былъ маленькимъ и никому не извѣстнымъ. — Тогда едва ли кто давалъ себѣ трудъ поклониться ему на улицѣ.
Тѣ дни, холодные дни студенчества, прошли; тогда приходилось пробиваться довольно двусмысленнымъ образомъ, чтобы, наконецъ, съ честью выдержать экзамены. Это былъ молодой талантливый деревенскій парень. Онъ быстро все схватывалъ и ловко выпутывался изъ всякихъ затрудненій; онъ чувствовалъ свои силы, носился съ разными планами, предлагалъ всѣмъ свои услуги, кланялся, получалъ одинъ отказъ за другимъ и засыпалъ вечеромъ съ сжатыми кулаками: «Подождите жъ, подождите, настанетъ и мое время!» И тѣмъ, кто ждалъ этого, пришлось увидѣть, что онъ правилъ городомъ и могъ низвергнуть цѣлое министерство. На глазахъ у всѣхъ онъ сдѣлался вліятельнымъ лицомъ, у него былъ свой домъ, свой очагъ, прекрасная жена, пришедшая къ нему не съ пустыми руками, и своя газета, приносящая ему тысячи въ годъ.
Нужда исчезла, годы униженій прошли и не оставили по себѣ никакихъ воспоминаній, кромѣ простыхъ синихъ буквъ, которыя онъ какъ-то разъ дома въ шутку вырѣзалъ у себя на обѣихъ рукахъ, и которыя никакъ нельзя было удалить, сколько онъ ихъ ни теръ въ продолженіе многихъ, многихъ лѣтъ. И каждый разъ, когда онъ писалъ, каждый разъ, когда онъ шевелился, свѣтъ падалъ на эти синіе позорные знаки, — его руки говорили о его низкомъ происхожденіи.
Но развѣ не должны были его руки носить слѣдовъ его работы?
Кто могъ нести такія тяжести, какъ онъ? А политика, а газета? Это онъ руководилъ всѣми ими и распредѣлялъ роли. Старый, ничего не говорящій «Норвежецъ» портилъ все дѣло своей пачкотней и безпомощностью. Онъ не заслуживалъ названія современной газеты, и, несмотря на это, у него были свои подписчики, находились такіе люди, которые читали этотъ неподвижный кусокъ сала. Бѣдные, бѣдные люди! И Линге мысленно сравнивалъ обѣ либеральныя газеты — свою собственную, и ту, — другую. И находилъ, что «Норвежецъ» не можетъ продолжать своего существованія. Но, Боже мой, разъ онъ живетъ, пусть живетъ! Онъ не будетъ дѣлать непріятностей своему товарищу по образу мыслей, — тотъ умретъ самъ собой, ибо дошелъ уже до «начала конца». И кромѣ того, у него были свои мысли на этотъ счетъ.
Александръ Линге не былъ доволенъ тѣми тысячами, которыя онъ зарабатывалъ, и той извѣстностью, которую пріобрѣлъ; что-то гораздо большее, иное зародилось у него въ головѣ. Правда, какой-нибудь Хинцъ или Кунцъ зналъ его, многіе благоговѣли и боялись его, но что же дальше? Что мѣшало ему довести это до большаго, — такъ распространить свое вліяніе, чтобы владѣть умами? Развѣ у него не было достаточно ума и силъ на это? Въ послѣднее время у него иногда являлось чувство, что онъ не такъ ловокъ, какъ прежде; бывали часы, когда онъ оказывался не на высотѣ своего призванія. И онъ не могъ понять, что бы это значило.
Во всякомъ случаѣ, не нужно было пугаться этого, — въ его душѣ былъ тотъ же огонь, а въ рукѣ прежнее остроумное перо; никто не смѣетъ думать, что онъ уже выдохся!
Онъ поставитъ большія требованія, онъ распространитъ газету въ городахъ и деревняхъ, онъ сдѣлается объектомъ жгучаго интереса, имя его должно раздаваться далеко вокругъ! Почему же нѣтъ? Ему не нужны совсѣмъ двѣ-три тысячи подписчиковъ «Норвежца»; они не нужны ему. Трудомъ и талантомъ онъ самъ достанетъ себѣ новыхъ подписчиковъ. Сколько золотыхъ талеровъ онъ наберетъ при этомъ, а кромѣ того, имя его будетъ на устахъ у всѣхъ, у всѣхъ!
Онъ сидѣлъ теперь какъ разъ съ бумагами, нужными для этой операціи, и въ его головѣ зарождался планъ переворота, на который онъ разсчитывалъ. Счастье какъ-то разъ удивительно улыбнулось ему: къ нему пришелъ въ бюро крестьянинъ и обвинялъ одного изъ должностныхъ лицъ въ скандальныхъ отношеніяхъ къ его дочери-ребенку, которой не было еще десяти лѣтъ. По лицу Линге пробѣжала тѣнь недовольства.
— Слыхано ли о такомъ безстыдствѣ! Самъ ребенокъ признался въ этомъ?
— Да, ребенокъ признался, и больше того, — отецъ накрылъ его, просто-напросто поймалъ. Его отцовское сердце разрывалось на части, когда онъ въ первый разъ увидѣлъ это.
— Въ первый разъ? Такъ развѣ онъ видѣлъ это нѣсколько разъ?
Крестьянинъ покачалъ головой.
— Да, къ сожалѣнію, онъ видѣлъ это два раза, чтобы убѣдиться въ томъ, что дѣйствительно дѣло такъ обстоитъ. А второй разъ съ нимъ былъ свидѣтель, для вѣрности. Вѣдь опасно простому крестьянину жаловаться; нужно имѣть доказательства тому, что говоришь.
— А кто былъ другой свидѣтель?
— Да вотъ, здѣсь въ бумагахъ все объяснено, и имя стоитъ, пусть онъ самъ прочтетъ.
Линге весь дрожалъ отъ восторга надъ этой находкой, — золотая яма грязи откроется теперь. Бумаги задрожали въ его рукахъ. Съ правдой въ рукахъ пойдетъ онъ на малыхъ и на великихъ, на каждаго, кто бы онъ ни былъ, разъ онъ позоритъ законъ и общество! Онъ не могъ достаточно нарадоваться, что никто не предупредилъ его, никто не перехватилъ у него этого человѣка. Пойди крестьянинъ къ редактору «Норвежца», — тотъ, по глупости, которую онъ выдавалъ за честность, далъ бы знать полиціи и испортилъ бы этимъ все дѣло. Это просто счастье, что крестьянинъ обладалъ все-таки нѣкоторой хитростью и выбиралъ людей. Какую сенсацію произведетъ его извѣстіе, какой крикъ подымется въ клерикальномъ лагерѣ.
Этимъ самымъ онъ подыметъ престижъ «Новостей», какъ единственной газеты, которую стоитъ читать.
Линге обѣщаетъ крестьянину приняться всѣми силами за его дѣло. Виновникъ лишится мѣста; онъ не останется и дня послѣ такого открытія.
Но крестьянинъ продолжаетъ сидѣть на своемъ мѣстѣ и виду не показываетъ, что собирается уходить. Линге увѣряетъ его еще разъ, что за это дѣло хорошо примутся, но крестьянинъ смотритъ на него и говоритъ… гм… что… онъ, вѣдь, не пошелъ съ этими показаніями прямо въ полицію…
— Нѣтъ, нѣтъ, это совсѣмъ и не нужно; дѣло будетъ обнаружено; въ лучшія руки оно не могло попасть.
— Да, но вѣдь… гм… вѣдь это извѣстіе онъ принесъ… не совсѣмъ ужъ… даромъ. Что?
— Даромъ! Что онъ хочетъ этимъ сказать? Онъ хочетъ получить вознагражденіе за…
— Да, маленькое вознагражденіе… да, если вы хотите это такъ называть. Путь очень далекій, пароходъ и желѣзная дорога тоже, вѣдь, стоятъ чего-нибудь…
Редакторъ Линге пристально посмотрѣлъ на этого человѣка.
Норвежскій крестьянинъ, коренной крестьянинъ выдаетъ свою собственную дочь за деньги! Его лобъ опять омрачился, и онъ готовъ былъ указать крестьянину на дверь, но сейчасъ же одумался: крестьянинъ былъ пройдоха, онъ разсчиталъ всю эту исторію и могъ бы обойти «Новости» и сообщить свою тайну въ полицейское бюро. И если на другой день дѣло будетъ напечатано въ «Новостяхъ», то это уже не будетъ открытіемъ въ буквальномъ смыслѣ этого слова, — полиція сегодня уже будетъ имѣть всѣ показанія; это тоже не будетъ бомбой или молніей съ яснаго неба.
Линге задумался.
— Сколько же вы хотите за это сообщеніе о вашей дочери? — спрашиваетъ онъ. Злоба Линге всегда насторожѣ, всегда наготовѣ,- вотъ почему онъ сказалъ: «сообщеніе о вашей дочери».
Но крестьянинъ хочетъ, чтобъ ему хорошо заплатили, онъ требуетъ круглую сумму, сотни: ясно, что онъ хотѣлъ получить не только деньга для путешествія, но и грязныя кровныя деньги за тайну.
Злость на этого негодяя опять закипаетъ въ душѣ Линге, но одъ вторично сдерживается. Ни за какія деньги онъ не хотѣлъ выпустить этого дѣла изъ рукъ. Оно должно быть въ «Новостяхъ» и возбудить не только шумъ и возмущеніе, но и удивленіе. Онъ еще разъ мысленно обдумываетъ все это. Положеніе дѣла было ясно, все было начистоту, никакой ошибки не могло быть. Донесеніе лежало передъ нимъ, и, кромѣ того, въ этомъ сознался самъ ребенокъ. Къ томуже еще послѣднее доказательство — доносчикомъ былъ самъ отецъ.
Линге предлагаетъ цѣну.
Но крестьянинъ качаетъ головой. Дѣло въ томъ, что онъ долженъ подѣлиться съ тѣмъ другимъ свидѣтелемъ, котораго онъ взялъ съ собой второй разъ. — Нѣтъ… никакъ нельзя было по другому… ему нужна вся сумма.
