«Мы вѣдь увидимся?» Да, они увидятся. Скоро, въ одинъ прекрасный день онъ окажетъ услугу фру Дагни, какую никто во всей странѣ не могъ бы оказать. Она должна будетъ признать его власть. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ и себѣ окажетъ маленькую услугу; онъ понемножку заставигъ вспомнить о себѣ, и тогда уже не такъ-то легко позволитъ себя забыть. Вниманіе, которое онъ теперь привлечетъ, вознаградитъ его за убытки; онъ подумывалъ уже о маленькомъ расширеніи «Новостей», которое удивитъ тысячи его подписчиковъ!

Что скажетъ публика, что скажетъ весь міръ? Газеты, коллеги, конкуренты, либеральная пресса? Имъ будетъ досадно; почему бы и нѣтъ? Споровъ по поводу него, по поводу его газеты, — вотъ чего ему хотѣлосъ. Впрочемъ, онъ зналъ либеральную прессу: она качала утвердительно головой, когда онъ говорилъ; у нея былъ цѣлый штатъ редакторовъ, сила которыхъ заключалась не въ ихъ головахъ. Онъ такъ часто пускалъ пыль имъ въ глаза, и они кивали и повторяли его слова; если бы онъ далъ имъ штопать свои чулки, они штопали бы! Единственный, кто, можетъ быть, запнулся бы и попросилъ времени на размышленіе, — это «Норвежецъ». Когда Линге явится со своимъ проектомъ возсозданія министерства, редакторъ «Норвежца» погрузится на нѣкоторое время въ размышленія, а потомъ скажетъ то, что принято говорить въ такихъ случаяхъ: онъ выскажетъ осторожно сомнѣнія, настаивая на своихъ взглядахъ. Да, Линге зналъ его. Но если «Норвежецъ» посмѣетъ назвать этотъ великій, дипломатическій ходъ перемѣной убѣжденій, то онъ получитъ надлежащій отвѣтъ. Нѣтъ, это не перемѣна убѣжденій; этотъ шагъ онъ предпринялъ, какъ убѣжденный либералъ; это не было колебаніемъ, это было политикой въ политикѣ, тотъ же маршъ, только съ измѣненной скоростью.

Линге дошелъ до дверей своего бюро, здѣсь онъ остановился и задумался. Собственно говоря, дѣлать что-нибудь сегодня вечеромъ было безполезно; завтрашній номеръ «Новостей» уже составленъ, — а онъ воспользуется этой ночью, чтобы мысленно разработать подробности. Онъ собирался уже повернуть, когда по старой привычкѣ открылъ почтовый ящикъ и положилъ пришедшую почту въ карманъ; газеты онъ оставилъ.

Онъ спустился къ подъѣзду и пробѣжалъ письма при свѣтѣ фонаря; ему бросился въ глаза большой желтый конвертъ съ печатью, онъ вскрылъ его съ любопытствомъ.

Линге вздрогнулъ и задержалъ на мгновеніе дыханіе. Министръ! Министръ-президентъ хочетъ имѣть совѣщаніе съ нимъ, хочетъ говорить съ нимъ, какъ можно скорѣе, будь то ночью или днемъ.

Вотъ счастье, что онъ инстинктивно направился въ редакцію. Совѣщаніе — будь то ночью или днемъ; что-нибудь случилось, — его превосходительство, вѣроятно, не очень твердо сидитъ на своемъ предсѣдательскомъ креслѣ. Ну, тѣмъ лучше, тѣмъ больше будетъ заслуга Линге. Хотя лидеры и обошли его въ своихъ тайныхъ совѣщаніяхъ, тѣмъ не менѣе у него будетъ свое ночное совѣщаніе; его приглашалъ президентъ министровъ своей собственной персоной.

Линге взялъ извозчика и полетѣлъ на Уоламштрассе. Здѣсь онъ слѣзъ и пошелъ въ Штифтсгардъ [3]. Если бъ кто-нибудь видѣлъ, куда онъ идетъ въ полночный часъ? Онъ осмотрѣлся вокругъ: улицы, къ сожалѣнію, были пустыя; его никто не видѣлъ! Онъ позвонилъ, дверь отворили, — его ждали; его впустили безъ доклада.

Его превосходительство, старый, бѣлый какъ снѣгъ господинъ, принялъ его въ своемъ личномъ помѣщеніи.

— Я рѣшился побезпокоить васъ, потому что дѣло идетъ объ очень важномъ, — сказалъ онъ. — Благодарю васъ, что вы пріѣхали.

Этотъ голосъ, этотъ голосъ! Сколько разъ Линге слышалъ его въ залѣ стортинга на трибунѣ передъ массами людей. Линге вздрогнулъ.

Они сѣли другъ противъ друга. Линге держалъ въ рукахъ свою шляпу.

— Я подумалъ, что вы сегодня же вечеромъ зайдете въ редакцію, возвращаясь съ совѣщанія.

Линге ничего не сказалъ, онъ только поклонился. На совѣщаніи, разумѣется, онъ присутствовалъ. Ну, конечно, онъ тамъ былъ.

— Я знаю, къ сожалѣнію, — продолжалъ его превосходительство, — что между вами, господинъ редакторъ, и мною произошло большое разногласіе во мнѣніяхъ. Я сожалѣю объ этомъ и, во всякомъ случаѣ, не оправдываю себя. Въ этотъ тяжелый переходъ, когда у кормила правленія должно было встать первое либеральное правительство въ странѣ, намъ, государственнымъ людямъ, пришлось очень много работать, чтобы не споткнуться, а почва была очень скользкая, господинъ редакторъ. Я говорю не въ свою защиту, но мнѣ кажется, что въ этомъ — нѣкоторое извиненіе.

— Разумѣется, ваше превосходительство.

— Непоправимыхъ ошибокъ не было совершено, — продолжаетъ его превосходительство въ томъ же почти довѣрчивомъ тонѣ; — приложивъ немножко доброй воли, каждый можетъ видѣть это и судить объ этомъ дѣлѣ; многое и теперь уже можетъ быть измѣнено; его долгая трудовая жизнь доказала его неустанное желаніе служить своей странѣ. А теперь? Правда, его превосходительство не зналъ тего, что знаетъ господинъ редакторъ, у него нѣтъ никакихъ свѣдѣній о рѣшеніи, принятомъ оппозиціей сегодня вечеромъ относительно министерства; но если падетъ миннистерство, то солнце взойдетъ завтра надъ народомъ, который не понималъ, что онъ сдѣлалъ. Отвѣтственность будетъ тяжелая.

И министръ опять извинился, что побезпокоилъ господина редактора въ эту позднюю или, вѣрнѣе, ночную пору. Ему казалось, что правительство заставятъ выйти въ отставку на этихъ дняхъ, можетъ быть, даже завтра.

— Въ этомъ, можетъ быть, ваше превосходительство и не ошибается, — сказалъ Линге.

Онъ хотѣлъ уже нѣсколько разъ перебить министра, сказать ему, что онъ раньше, чѣмъ приттй, уже принялъ рѣшеніе оставить на своемъ мѣстѣ министра-президента, но старый членъ парламента побѣдилъ его и принудилъ не противорѣчить ему. Линге оставилъ его въ покоѣ.

Министръ былъ величественъ въ своемъ креслѣ; онъ излагалъ глубокія мысли, жестикулировалъ, онъ произносилъ рѣчь. Со свойственнымъ ему искусствомъ и живостью, онъ развивалъ свои взглноы на положеніе вещей, задавалъ вопросы, предоставлялъ другимъ отвѣчать и продолжалъ дальше говорить зажигательныя слова. Онъ уважаетъ талантливое противодѣйствіе Линге, искренность его нападокъ; такія нападки могутъ происходить лишь изъ глубокаго, святого убѣжденія; онѣ дѣлаютъ ему честь. Теперь онъ хочетъ спросить его, господина редактора, — единственнаго талантливаго человѣка изъ всей партіи, — онъ хочетъ его спросить, можетъ ли онъ взять на себя отвѣтственность за то, что они отдаютъ власть консервативному правительству и именно теперь, когда должно быть приведено въ исполненіе все, надъ чѣмъ такъ долго трудились и онъ самъ, и господинъ редакторъ, и вся лѣвая? Можетъ ли онъ взять на себя эту отвѣтственность?

Министръ все время прекрасно сознавалъ, что говорилъ и какіе аргументы приводилъ; онъ зналъ Линге наизусть; ничто не скрылось отъ стараго, хитраго министра. Онъ слѣдилъ за маневрами Линге по поводу политики уніи, и, можетъ быть, прекрасно зналъ въ этотъ часъ, что Линге вовсе и не возвращался съ совѣщанія, и что, вообще, послѣднее время онъ не пользовался безграничнымъ довѣріемъ лѣвой. Но его превосходительство отлично зналъ, какъ ловокъ редакторъ, зналъ, что всѣ восхищалисъ и вмѣстѣ съ тѣмъ боялись его; для массъ его имя попрежнему имѣло значеніе, его газету читали и слѣдили за ней; провинціальная пресса все еще молилась на его семистрочныя замѣтки. Его превосходительство прекрасно зналъ, что этотъ человѣкъ можетъ быть ему полезенъ, да, онъ былъ убѣжденъ, что если Линге дѣйствительно захочетъ, его министерство устоитъ, несмотря на всѣ сегодняшнія тайныя совѣщанія.

Онъ всталъ и предложилъ Линге сигару.

Редакторъ продолжалъ сидѣть, отуманенный краснорѣчіемъ министра. Да, вотъ такимъ онъ его слышалъ въ стортингѣ, на народныхъ засѣданіяхъ, много-много лѣтъ тому назадъ. Боже мой, какъ умѣлъ этотъ человѣкъ одушевлять и побуждать къ смѣлымъ поступкамъ!

И онъ сказалъ прямо, что работа, состоящая въ томъ, чтобы расчищать дорогу для консервативнаго правительства, ему нетріятна. Онъ тоже думалъ о томъ — нельзя ли этого избѣжать, онъ остановился на возможности министерства его превосходительства!