Акцент реальности знания, интернализируемого в процессе первичной социализации, дан квазиавтоматически.
В процессе вторичной социализации он должен быть усилен с помощью особых педагогических техник «возвращения индивида домой». Эта фраза наводит на размышления. Первоначальная реальность детства — это «дом». Он утверждается в качестве такового неизбежно и, так сказать, «естественно». По сравнению с ним все более поздние реальности являются «искусственными». Так, школьный учитель старается придать «домашний характер» содержанию, которое он передает ученикам, делая его живым (то есть делая его таким же живым, как «домашний мир» ребенка), релевантным (то есть связывая его с уже присутствующими в «домашнем мире» релевантными структурами) и интересным (то есть побуждая ребенка быть внимательным и переключаться с «естественных» объектов на более «искусственные»). Такие маневры необходимы, поскольку интернализированная реальность прочно находится «в процессе» новых интернализации. Степень и определенный характер этих педагогических техник будут различными, как и мотивации индивида, необходимые для приобретения нового знания. Чем в большей степени эти техники делают субъективно вероятной последовательность между первоначальными и новыми элементами знания, тем с большей легкостью они приобретают акцент реальности. Кто-то учит второй язык, основываясь на само собой разумеющейся реальности его «материнского языка». Кто-то в течение длительного времени постоянно переводит на свой родной язык, приобретая какие-то элементы нового языка. Только таким образом новый язык начинает приобретать какую бы то ни было реальность. Когда эта реальность утверждается в своих правах, потихоньку становится возможным отказ от обратного перевода. Теперь этот кто-то может «думать» на новом языке. Тем не менее это редкость, когда язык, выученный позднее, приобретает статус столь же неизбежной, самоочевидной реальности, что и первый язык, выученный в детстве. Отсюда происходит эмоциональное свойство «материнского языка». Mutatis mutandis, те же самые характеристики, которые возникают в «домашней» реальности и которые связаны с ней, пока происходит обучение, но постепенно разрывающие эту связь, соответствуют другим последовательностям обучения в процессе вторичной социализации.
Факты, свидетельствующие о том, что процессы вторичной социализации не предполагают высокой степени идентификации, а содержание этих процессов не обладает качеством неизбежности, могут иметь практическую пользу, поскольку допускают такую последовательность обучения, которая будет рациональной и эмоционально контролируемой. Но так как субъективная реальность содержания такого типа интернализации будет хрупкой и ненадежной в сравнении с интернализациями первичной социализации, в некоторых случаях считается необходимой разработка особой техники, для того чтобы существовала хоть какая-то идентификация и неизбежность. Потребность в такой технике может быть либо внутренней, возникающей в процессе обучения и относящейся к содержанию интернализации, либо она может возникать ради удовлетворения законных интересов, имеющихся у персонала, под руководством которого осуществляется данный процесс социализации. Например, индивид, который хочет стать искусным музыкантом, должен довольно глубоко погрузиться в свой предмет, что совершенно не обязательно для индивида, который учится на инженера. Инженерное образование можно получить в процессе формального, весьма рационального, эмоционально нейтрального обучения. Музыкальное же образование обычно включает более высокую степень идентификации с маэстро и гораздо более глубокое погружение в реальность музыки. Это различие — результат внутренних различий между инженерным и музыкальным знанием, а также между образами жизни, соответствующими этим двум системам знания. Профессиональный революционер тоже нуждается в неизмеримо большей степени идентификации и неизбежности, чем инженер. Однако здесь необходимость является следствием не внутренних свойств самого знания, которое может быть достаточно простым и небогатым по содержанию, но личных обязательств революционера в контексте обширных интересов революционного движения. Иногда необходимость в усилении такой техники может быть следствием внутренних и внешних факторов, примером чего является социализация религиозного персонала.
Применяющиеся в таких случаях техники предназначены для увеличения эмоциональной нагрузки, сопутствующей процессу социализации. Обычно они включают институционализацию тщательно разработанного процесса инициации, в ходе которого индивид должен полностью посвятить себя интернализируемой реальности. Когда этот процесс требует подлинной трансформации «домашней» реальности индивида, начинают копировать, насколько это возможно, характер первичной социализации, что будет показано далее. Но даже в случае неполной трансформации вторичная социализация сопровождается эмоциональной нагрузкой в той степени, в какой погружение в новую реальность и преданность ей институционально определены как необходимые. Отношение индивида к социализирующему персоналу соответственно становится «значимым», то есть этот персонал приобретает характер значимых других по отношению к социализируемому индивиду. Теперь индивид полностью вверяется новой реальности. Он «отдается» музыке, революции, вере не только отчасти, но всей своей жизнью. Понятно, что готовность жертвовать собой — последний штрих такого рода социализации.
Важным обстоятельством, которое может способствовать подобной интенсификации, представляется конкуренция между персоналом различных институтов, ответственных за определение реальности. В случае революционного воспитания проблема заключается в социализации индивида в терминах контр-определения реальности, то есть определения реальности, которое противостоит определениям реальности «официальных» легитиматоров общества. Точно так же будет иметь место интенсификация социализации музыканта в обществе, в котором сильна конкуренция эстетических ценностей музыкального сообщества. Например, можно предположить, что музыкант, получающий свою специальность в современной Америке, должен посвятить себя музыке с такой эмоциональной силой, которая была бы необязательна в Вене прошлого века именно потому, что в американской ситуации сильна конкуренция в том, что кажется субъекту «материалистическим» миром или миром «массовой культуры». Подобно этому религиозное образование в плюралистической ситуации нуждается в «искусственной» технике подчеркивания реальности, что совсем не обязательно в ситуации религиозной монополии. В известном смысле еще «естественно» стать католическим священником в Риме, но не в Америке. Следовательно, американские теологические семинарии должны решать проблему «ускользания реальности» и разрабатывать технику «подкрепления» этой самой реальности. Неудивительно, что они добиваются успеха, посылая на время в Рим своих наиболее обещающих студентов.
Подобные вариации могут существовать в одном и том же институциональном контексте, в зависимости от задач, которые должны решать различные категории персонала. Например, обязательства перед войсками, которые ест у кадровых офицеров, сильно отличаются от тех, которые есть у призывников. И этот факт принимают во внимание в процессе соответствующей подготовки. Точно так же требуются различные обязательства по отношению к институциональной реальности от руководящего персонала и от низшего эшелона «белых воротничков», от психоаналитика и от социального работника-психиатра и т. д. Представитель исполнительной власти должен быть «Политически благоразумным», что совершенно не обязательно для начальника машинописного бюро, «дидактический анализ» необходим для психоаналитика и лишь желателен для социального работника и т. д. Так что существуют крайне различные системы вторичной социализации в сложных институтах, иногда очень чутко приспосабливающиеся к различным требованиям разных категорий институционального персонала[150].
