К концу ХХ в. лингвистика достигла зрелости. Она освоила, казалось бы, все возможные подходы к своему предмету – исторический и сравнительно—исторический, синхронный и сугубо формальный, семантический и семиологический, функциональный и типологический, ареальный и контрастивный, психологический и когнитивный, социальный и культурологический, структурный и прагматический, информационный и логический, статистический и компьютерный. Эти подходы и методы постоянно взаимодействуют между собой, переплетаются и смешиваются, они спорят и ссорятся, доказывают свои преимущества и права, стремятся завоевать главенствующие позиции. Лингвистическая терминология множится, термины становятся многозначными, утверждения заменяются формулами или математическими расчетами. В итоге языковеды перестают понимать друг друга.

Обилие лингвистических концепций и методов анализа определяется сложностью, многогранностью и полифункциональностью языка. Вследствие этого лингвистика постоянно входит в контакты с другими науками. Новые взгляды на язык часто проникают в лингвистику извне: из сферы точных наук и компьютерных технологий – с одной стороны, и из наук о человеке и его мире – с другой. В первом случае речь идет о заимствовании методов, во втором – скорее о заимствовании идей. Влияние точных наук и компьютерной техники ввело в лингвистический анализ математические, логические и другие виды формальных методик. В то же время оно имело своим следствием изоляцию лингвистики, ее выпадение из гуманитарного цикла. Оно отодвигало в тень национальную специфику языков. Влияние философии, психологии, этнографии, филологии и культурологии возвращало лингвистику в гуманитарный контекст. Более того, лингвистический анализ вошел в психологию и философию. В их рамках язык служил источником познания человека, системы его «верований» (по Х. Ортега—и—Гассету) или «предрассудков» (по Х. – Г. Гадамеру), проникновения в национальный дух народа. Была по—новому осознана и осмыслена эпистемическая метафункция языка. В истории науки эпистемический подход к языку предшествовал формально—лингвистическому. То, что говорит язык, казалось интереснее того, что говорит на языке человек. О каком же мире говорит язык?

Мир для современного человека двойственен. Он распадается на Универсум, или чуждый мир (ср. «оно» М. Бубера, «Autre» французских экзистенциалистов) и мир человеческого существования, «наличного бытия» (ср. «Dasein» М. Хайдеггера). Первый бесконечен, безграничен, но в принципе исчислим. Второй ограничен, конечен, но неисчислим. Природа и Человек принимают в этих мирах разные обличия. Для Универсума характерны причинные отношения, для мира человека – телеологические. Универсум – царство закона, мир человека – случая. Законы для всех едины, представления о движущихся силах жизни национально специфичны. Естественный язык отражает мир человека. В нем соединено универсальное и национально специфическое. И то, и другое представлено в семантике слова и законах построения речи. Поэтому слово, его семантика, структура и способы создания новых слов заключают в себе немалый интерес как для лингвиста, так и для антрополога, как для общего языковеда, так и для специалиста по культуре того или иного народа – формам его жизни, менталитету, литературе, способам речевого взаимодействия.

В предлагаемой вниманию читателя работе проанализирован лишь небольшой фрагмент испанского словообразования. При этом основное внимание уделено наиболее национально маркированным и продуктивным моделям. Исследование выполнено на материале испанской классической и современной литературы, а также по данным словарей, начиная с шеститомного «Словаря Авторитетов», изданного испанской Академией в начале XVIII в. (Real Academia Española. Diccionario de la lengua castellana. Madrid, 1725–1739). В книгу включены также небольшие очерки, посвященные сочетаемости и функционированию слов в речи, в частности в диалоге. Несмотря на обилие методов анализа, применяемых в современной лингвистике, о которых упоминалось выше, в работе использованы в основном традиционные методы в сочетании со структурным анализом классического типа (дистрибутивный метод, выделение минимальных значимых единиц, определение дифференциальных признаков и значимых оппозиций, позиционный синтаксис и др.). Однако в центре внимания автора всегда стояла задача выяснения регулярных отношений между единицами языка и построения фрагментов словообразовательной и грамматической системы. Добавим к сказанному, что в работе широко используется классическая литература по общему и романо—германскому языкознанию, к которой в настоящее время, благодаря обилию новых идей и методов, обращаются все реже.

СИНХРОННОЕ ИЗУЧЕНИЕ СЛОВООБРАЗОВАНИЯ И МОРФОЛОГИИ ОСНОВ СЛОВА^{1}

Теория синхронного изучения словообразования разработана в лингвистической литературе недостаточно. Дескриптивисты, рассматривающие принципы и методику составления описательных грамматик, большое внимание уделяют морфологии, в рамках которой находит свое место и анализ аффиксальных элементов. Изучение словообразовательных морфем оказывается при этом подчиненным общей цели дескриптивного анализа, а именно выделению значимых элементов речи, определению их дистрибуции, установлению тождества морфем и, наконец, их классификации.[1]

Аффиксы рассматриваются лишь при описании строения слова, его морфемного состава.[2] Словообразующие элементы, как и другие морфемы, исследуются дескриптивистами по преимуществу с точки зрения их окружения (environment), а также воздействия на сочетаемость соседних морфем, в том числе производящей основы.[3] Стремление дать исчерпывающее описание морфемного состава языка не позволяет отделить факты системы от диахронических «пережитков». Действующие словообразовательные типы растворяются в своде морфем, встречающихся в корпусе языка. Не способствует построению системы и метод деления слов на непосредственно составляющие (immediate constituents). Согласно указанному приему каждый самостоятельный отрезок речи (utterance) состоит из двух частей. Бинарными по своей структуре являются и сочетания, полученные в результате последовательного членения высказывания. Разложение заканчивается, когда выявленные единицы оказываются монолитными. Ср. John ran away: John | ran away; ran | away; a | way. При помощи этого приема, весьма полезного в других отношениях, не может быть проведена грань между типами, активно функционирующими в словообразовании, и моделями, выпавшими из строя языка, но представленными рядами ранее созданных слов.

Метод непосредственно составляющих не всегда способствует также определению структуры слов. Естественно, что деление свободных синтаксических сочетаний выявляет действующие в языке нормы соединения слов и обычно соответствует современным системным отношениям. Иначе обстоит дело, когда анализ переходит в сферу разложения слова (дескриптивисты не делают разницы между дроблением слова и предложения). Членение слова на морфемы не обязательно совпадает с существующими нормами словообразования. На этой стадии анализа синхрония перекрещивается с диахронией, словообразование – с морфологическим составом слов. Принцип непосредственно составляющих в той части, в какой он вводится в анализ слова, направлен, по мысли дескриптивистов, на выяснение того, как делаются слова, а не того, из чего они сделаны. Этот принцип положен также в основу классификации слов, предложенной дескриптивистами. Л. Блумфилд, например, специально оговаривает, что принцип непосредственно составляющих позволяет провести границу между сложными словами и словами, образованными на базе словосочетаний (phrase—derivatives), такими как old—maidish, а также производными от сложных слов (de—compounds), такими как gentlemanly.[4] Эта классификация опирается, следовательно, на нормы словообразования. При членении многоморфемного слова дескриптивисты рекомендуют исходить из последовательности использованных приемов словообразования. Все сложные формы распадаются на морфемы. Это – конечные составляющие (ultimate constituents). При лингвистическом же анализе необходимо выделять непосредственно составляющие, и только таким путем можно прийти к получению простейших элементов слова,[5] пишет Л. Блумфилд. «Наш дескриптивный метод состоит в анализе слов на основе образующих их конструкций. Описывая порядок „наслоения“ (layers) непосредственно составляющих, следует принимать во внимание основные модели (patterns) языка»,[6] – замечает Ю. Найда, иллюстрируя это положение следующим примером. Казалось бы, безразлично, как разбить наречие untruly: un + truly или untrue + ly. Однако необходимо вспомнить, что un– регулярно сочетается с прилагательными и, напротив, редко непосредственно соединяется с наречиями. Следовательно, правильным будет такой порядок деления: 1) untrue + ly, 2) un + true. Итак, дескриптивисты исходят из действующих в языке типов словообразования. Однако этот принцип не может быть осуществлен ими последовательно, так как пределом дробления материала является морфема, то есть простейшая значимая единица. Последняя же не всегда может быть получена при проведении в жизнь принципа непосредственно составляющих. Как известно, далеко не все морфемы, встречающиеся в языке в контактном положении, могут вступать между собой в непосредственное соединение. Два элемента семантического целого, будучи ultimate constituents, могут не быть в то же время immediate constituents. Так, разложение испанских глаголов independerse, indisponer, incumplir привело бы к мысли, что префикс – in– непосредственно участвует в образовании глаголов. В действительности указанные глаголы возникли путем регрессивного словообразования от прилагательных или причастий independiente, indispuesto, incumplido. Деление на морфемы таких слов, как desorden, desafición, desamor, desuso, destrozo, могло бы установить модель «des– + существительное», которая практически в испанском языке не функционирует. Слова этого типа большей частью возникают путем обратной деривации от приставочных глаголов desordenar, desaficionar, desamar, desusar, destrozar.[7] Здесь наблюдается любопытная особенность испанской отрицательной префикации, заключающаяся в том, что префиксальное производное не является исходным пунктом образования нового ряда слов, а префикс как бы распространяется на все лексическое гнездо, созданное от бесприставочного слова. Ср. honra, honrar, honor, honorar, honoroso, honorable, honradez, honroso, honrado, honrador и deshonra, deshonrar, deshonor, deshonorar, deshono—roso, deshonroso, deshonrado, deshonrador, deshonradez, deshonorable; capaz, capacidad, capacitar и incapaz, incapacidad, incapacitar. При этом префиксация нередко развивается в направлении, диаметрально противоположном суффиксации или несобственной деривации. Ср. orden > ordenar, но desordenar > desorden; afición > aficionar, но desaficionar > desafición. Деление приставочных производных на морфемы не вскрывает в данном случае реально существующие в языке структуры, возникающие в результате своего рода «гнездовой» деривации.