Наше восприятие внешнего мира всегда понятийно направлено. Направленность зрения проявляется уже в том, например, что мы способны рассматривать фотографию как образ, вид дома. При этом мы не видим самой фотографии – бумаги с черно-белыми пятнами. Наоборот, шестимесячный ребенок, который уже очень хорошо узнает мать, не может «увидеть» ее на фотографии. Таким образом, то, что мы способны увидеть в окружающем нас мире, какие «предметы» мы выделяем в нем, – зависит от разработанности наших понятий или (что в данном случае одно и то же) от содержания лексического состава языка.

Вопрос, возникающий в этой связи, возвращает нас к понятию «замкнутого языка» Айдукевича: итак, накладывает ли структура языка какие-либо ограничения на его лексический состав или же лексика (понятийный аппарат) может безгранично расширяться?

Так, в работах противников гипотезы лингвистической относительности (например, Макса Блэка) предполагается, что структура языка не накладывает каких-либо существенных ограничений на лексику и соответствующий ей понятийный аппарат. С такой точки зрения различия между языками в лексике интерпретируются как эмпирический факт, а не как логическая необходимость[89]. Из этого обстоятельства следует отсутствие принципиальных ограничений круга понятий у носителей данного языка, поскольку он может быть пополнен, а следовательно, и картина мира, сложившаяся на базе их языка и соответствующей понятийной системы, может быть тождественной другим картинам мира, связанным с иными языковыми системами.

В самом деле, естественный язык представляет собой открытую систему в том отношении, что если в языке нет слова для выражения какого-либо нового понятия, то последнее может быть передано словосочетанием, заимствованным из другого языка, или специально придуманным словом. Отсюда различия в структуре языка определяются экстралингвистическими факторами: характером и историей культуры сообщества носителей данного языка и т.д.; язык же является открытой системой, с такой точки зрения, прежде всего по двум обстоятельствам:

1. Язык стремится зафиксировать все явления внешнего мира и все отношения между ними, при том, что существует неограниченное количество фиксируемых явлений, которые к тому же постоянно изменяются.

2. Язык стремится зафиксировать явления в соответствии с максимально эффективной системой правил действия (метаязыком). Но и эти правила тоже постоянно меняются в связи с изменениями лексики языка и непрекращающимися попытками улучшить сами правила.

Однако в такой форме язык может быть описан только в идеале. Чем ближе описание языка к реальным практическим целям, тем оно конкретнее и замкнутее. Прикладные исследователи изначально определяют, какие ограничения они устанавливают при описании, какие цели ставят перед собой, каков будет состав отобранной лексики и грамматики и как придется работать над отобранным материалом. Результатом их усилий всегда будет замкнутая языковая система, более или менее отличная от своего открытого идеала. Овладение рядом замкнутых систем позволяет изучающим ту или иную языковую систему выработать навыки работы с материалом и приближает его к максимальному овладению системой. Постижение естественного языка продолжается для человека всю жизнь; сама система этого языка находится при этом в состоянии постоянного изменения, и попытки полностью постичь ее поэтому никогда не могут быть завершены.

Поэтому когда мы говорим об описании естественного языка как открытой системы, в действительности мы говорим скорее о его описании как системы замкнутых систем. Отвлекаясь от некоторого технического различия в определении замкнутого языка у Айдукевича и Тарского, можно сказать, что выделение последним отдельного языка, в котором формулируются утверждения о семантических свойствах исходного объектного языка, в определенном смысле призвано именно преодолеть дихотомию открытого и замкнутого языков путем представления открытого языка в виде системы замкнутых языков. Поэтому при обращении к эпистемологическим основаниям дистинкции концептуальной схемы содержания мира оказывается, что основания верификации значений обнаруживаются в ее первой части. Иными словами, истинность выражения может быть описана как истинность относительно некоторой концептуальной структуры.

Таким образом, теоретические основы гипотезы лингвистической относительности Сепира-Уорфа связаны с идеей, на первый взгляд противоположной основной концепции лингвокультурологии, по которой язык служит отражением происходящих культурных изменений в обществе. Вместе с тем именно гипотеза лингвистической относительности Сепира-Уорфа, разворачивая современные представления лингвистов вспять, послужила своеобразным мостиком к идее поиска механизмов связи языка и культуры. Иными словами, научное значение работ Сепира-Уорфа для развития современной лингвокультурологии заключается в идее неоднозначности и разнонаправленности связей языка и культуры.

Л.В.Щерба: разработка социолингвистических основ лингвокультурологии и проблематики языковой личности

Говоря об основах лингвокультурологии, почти всегда имеют в виду зарубежных исследователей, или по крайней мере использование терминов «язык» и культура». Вместе с тем основы лингвокультурологии глубже, нежели простое сочленение этих терминов. Так, по нашему мнению, одним из основателей лингвокультурологии был выдающийся отечественный исследователь Л.В.Щерба. Между тем к Щербе принято возводить отечественную психолингвистику. Но именно в контексте социолингвистики Щерба выступает как лингвокультуролог, понимавший под обществом его законы, его культуру.

Л.В.Щерба был прямым последователем Ф. де Соссюра и И.А.Бодуэна де Куртенэ, основные идеи которых развивал на протяжении всей своей жизни.

Одним из важнейших в учении Бодуэна является разграничение языка как системы и языка как процесса, отличие «языка как определенного комплекса известных составных частей и категорий, существующий in abstracto и в собрании всех индивидуальных оттенков, от языка как беспрерывно повторяющегося процесса»[90]. Следовательно, язык как категория, система, абстракция и т.п. противопоставляется Бодуэном языку как деятельности, беспрерывно повторяющемуся процессу, действительным явлениям и т. п., то есть, по существу, речи.

В то же время Л. В. Щерба считал себя во многом обязанным «Курсу общей лингвистики» Ф. де Соссюра. Он находил много значительных совпадений в его взглядах и взглядах Бодуэна. Так, еще в 1929 г., то есть за два года до выхода статьи «О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании» (1931 г.), Щерба писал: «Когда в 1928 г. Мы получили в Ленинграде “Cours de linquistique generale” de Saussure'a... были поражены многочисленными совпадениями учения Соссюра с привычными нам положениями. Различие языка, как системы, и языка, как деятельности (“lanque” и “parole” de Saussuru'a), не такое четкое и развитое, как у Соссюра, свойственно и Бодуэну»[91].

По мнению самого Щербы, в языковых явлениях следует различать три аспекта:

1) речевую деятельность,

2) языковую систему (язык),

3) языковой материал (культурно обусловленные тексты).

Речевой деятельностью он называет процессы говорения и понимания, «всячески подчеркивая при этом, что процессы понимания, интерпретации знаков языка являются не менее активными и не менее важными в совокупности того явления, которое мы называем языком» (с. 24-25)[92]. Языковые системы – это «словари и грамматики языков» (с. 26), которые «будучи концептами, в непосредственном опыте (ни в психологическом, ни в физиологическом) нам вовсе не даны, а могут выводиться нами лишь из процессов говорения и понимания» ( с. 26). Последние же в такой их функции рассматриваются Щербой в качестве языкового материала. Языковой материал – это «не деятельность отдельного индивида, а совокупность всего говоримого и понимаемого в определенной конкретной обстановке в ту или иную эпоху жизни данной общественной группы. На языке лингвистов это «тексты»» (с. 26).