В начале июня майор Ларцев озадачил меня неожиданным поручением.

– Норкин! – он еще называл меня по фамилии, до обращения по имени я еще, понятное дело, не дорос. – Отправляйся в спортроту. Там лейтенант Силкин тебя ждет, будешь отвечать за карантин молодых.

– В смысле, отвечать? – переспросил я.

– Ну, как в учебке. Будешь сержантом у новобранцев до присяги. Недели две поживешь с ними в спортроте.

– А как же здесь?

– А здесь мы пока перебьемся, если что, я тебя вызову, – успокоил меня майор Ларцев, и я подумал, что в ближайшее время у меня существенно поубавится свободного времени.

Оказалось, что пугался я напрасно. Карантин больше походил на санаторий. Молодых там оказалось всего двенадцать человек, в роли наставников выступали два сержанта – я и еще один из местных, Реваз, а лейтенант Силкин – начальник спортивной роты и один из совсем немногочисленных лейтенантов полка – осуществлял общее руководство: приходил в расположение один раз, поутру. Мы с Ревазом старались не слишком напрягать молодое пополнение, логично рассудив, что от этого фактора напрямую зависит наше собственное времяпрепровождение. А тратить время было на что.

В спортроте (из постоянного состава в ней числился всего один малопонятный рядовой, который вечно ходил по помещению в белье и практически никогда не появлялся на людях. Не исключено, что командование даже и не подозревало о его существовании) стоял собственный маленький телевизор. Грузинское телевидение разительно отличалось от знакомого мне московского, центрального, телевидения. Например, грузины постоянно показывали, хоть и в записи, матчи европейских футбольных кубков. Не знаю, откуда они брали эти записи, но на следующий день после игры можно было посмотреть и английские, и итальянские, и испанские клубы, а не только те советские команды, которые участвовали в соревнованиях. Во-вторых, по пятницам и субботам в вечернем эфире шла программа «Иллюзион», в рамках которой демонстрировались относительно старые американские фильмы. Вел ее дядька, удивительно похожий на Эдуарда Шеварднадзе. Перед фильмом он произносил небольшую речь, что-то рассказывая о предстоящем зрелище, а потом показывали само кино. Первым, что я посмотрел, стали «Новые центурионы» Ричарда Флейшера. Фильм был 1972 года и когда-то выходил в советский прокат. Поскольку я всегда интересовался западными фильмами, возможность смотреть пусть проверенные, пусть не новые американские картины я, конечно, упустить никак не мог.

Смотреть телевизор в спортроте было одним удовольствием. Поскольку мы все это время оставались предоставлены сами себе, то никто не мешал нам делать это столько, сколько нам хотелось. У сослуживцев, оставшихся в казарме, такая возможность отсутствовала. Там телевизор традиционно стоял в ленинской комнате, но офицеры первого дивизиона постоянно мешали его смотреть. Особенно свирепствовал капитан Симонов, по прозвищу Чума ХХ века. Этот сухой, высокий, с землистого цвета лицом и скрипучим голосом офицер обладал удивительной невозмутимостью. Каждое воскресенье он появлялся в ленинской комнате, заполненной рядовыми и сержантами, собравшимися на просмотр новой еженедельной программы центрального телевидения. Это была аэробика.

Телепрограмма «Ритмическая гимнастика»

Передача пользовалась грандиозной популярностью. Начальник штаба, подполковник Дьяконов, называл ее еженедельной эротической программой для личного состава Советской армии. Крики, раздававшиеся из ленинской комнаты во время ее просмотра, по уровню шума могли сравниться с ревом футбольного стадиона. Кричали, правда, в основном междометиями, выражавшими различную степень восхищения. Самым распространенным было такое растянутое «уууф!» с придыханием в начале и мощным звуковым выбросом в конце…

Так вот, капитан Чума ХХ века заходил в комнату, подкрадывался к телевизору и своим противным голосом скрипел:

– Первый дивизион, построиться на плацу!

Конечно, его никто не слушал. Возможно, даже не замечал. Следовала повторная команда.

– Первый дивизион, построиться на плацу!

Реакция оставалась прежней. Тогда капитан Симонов вытягивал свою длинную, тощую длань и выключал телевизор.

– Первый дивизион, построиться на плацу!

Что тут начиналось! Грузинские «могитхан дедис мутели» и армянские «ворот кунем» обрушивались на голову капитана Симонова мощнейшим горным потоком, который поддерживался вкраплениями азербайджанских «сикимов» и «сычдыров». Перевод, в принципе, не требовался, поскольку все было понятно по одним интонациям. К тому же многонациональный состав нашего дружного армейского коллектива способствовал быстрому изучению нецензурной лексики каждого из существовавших в полку языков.

Капитан Симонов не обращал на это никакого внимания и в конце концов добивался своего. Дежурный по дивизиону, которому, понятное дело, не нужно было выходить строиться на плац, принимал сторону занудного офицера и начинал пинками выгонять публику на улицу. Пережившие тяжелейший эротический стресс солдаты и сержанты покидали комнату, сопровождая процесс криками: «Симонов – Чума ХХ века!», а освободившуюся ленинскую комнату занимал дежурный по дивизиону и каптерщики нашего взвода, ибо хоть и мы жили в одном помещении, наш взвод и первый дивизион являлись разными подразделениями с разными командирами.

Первый дивизион вообще гоняли гораздо больше нас. Они были рабочими лошадками, а мы – блатными, потому что ВУП (взвод управления), как и ВМО (взвод материального обеспечения) отвечали за организацию всего армейского быта – от мирного до боевого. А пока мы все это обеспечивали, дивизионы занимались (или скорее должны были заниматься) боевой подготовкой.

Поэтому дежурными и дневальными по дивизиону заступали только ребята из самого дивизиона. Особенно часто эта роль выпадала упомянутым выше Месхидзе и Сахарашвили. Они все время ходили вместе, а дежурили по очереди – это была такая своеобразная привилегия. Они выступали как бы маленькими дивизионными начальниками. Месхи и Сахар – так их называли – вообще обладали неплохим чувством юмора. Однажды вечером в казарме устроили какой-то безумный бардак – все кричали, визжали, прыгали по койкам, кидались подушками… В общем, вели себя как настоящие обезьяны.

В конце концов этот ад привлек внимание дежурного по полку, майора Гайворонского. Он начал колотить в закрытую стеклянную дверь, которая вела из казармы сразу в помещение штаба.

– Месхидзе! – заорал Гайворонский, едва не расколотивший стекло, потому что дежурный по дивизиону его не слышал. – Месхидзе!

– Слушаю, товарищ майор!

– Что у вас за бардак? Немедленно ко мне!

Месхи убежал в штаб, и на несколько минут воцарилась тишина. Когда Месхи вернулся, он с порога заявил:

– Майор Гайворонский спросил, что у нас происходит? Я сказал: «Свинья забежала в расположение, товарищ майор, ловим ее!»

– И что? – раздался чей-то вопрос.

Месхи выдержал эффектную паузу и сказал:

– Велел продолжать!

Ну, мы и продолжили…

«Карантин, в котором я «воспитывал» молодых солдат, разогнали за полторы недели до присяги, чему я весьма удивился. Последние два дня в нем были очень насыщенными. Сначала был однодневный полевой выход. Сперва – марш-бросок со всякими «атаками», «газами», «нападениями», а потом уже на месте учились стрелять, окапываться, понюхали слезоточивого газа. На следующий день ездили стрелять на полигон. Тут мне удалось «отвести душу», так как мне как командиру отделения и сержанту полагалось 24 патрона вместо трех солдатских. Оказалось, что стрелять в каске страшно неудобно, потому что мешают очки. Но я все равно сбил четыре мишени из шести. Оба раза я промазал по «пулемету», а ростовые мишени за 100 и 200 метров – сбил. 18.06.1987 г.»