Проблема заключалась в том, что занимавшие эту, безусловно, крайне привилегированную должность, очень быстро «бурели» или, как еще говорили, «теряли нюх». То есть начинали считать себя представителем высшего общества, не подчиняющимся общим правилам. В результате заброшенными оказывались прямые служебные обязанности, и такой претендент терял место, поскольку его изгоняли из штабного Олимпа на грешную землю.

Видимо, Иван Дмитриевич Ларцев обладал какими-то скрытыми способностями в области физиогномики, так как разглядел во мне предрасположенность к столь ответственной работе и приверженность, хотя бы незначительную, правилам армейской дисциплины. И еще – способность довольно быстро сходиться с людьми.

Через пару минут в кабинет вошел еще один сержант, высокий, худой, с очень недовольным выражением лица.

– Откуда боксер? – спросил он меня прямо с порога. Я не очень понял вопроса и ответил, что я – из Москвы.

– Да не ты! – отрезал новый парень. – Боксер откуда?

Выяснилось, что Толик попал не в мой взвод (в котором служили и Богдан, и этот незнакомый сержант), а в разведывательный дивизион, что очень расстроило только что пришедшего. Сергей Малов был родом из Днепропетровска, служить ему оставалось еще полгода, и он рассчитывал, что количество земляков в его подразделении увеличится. В общем, пришлось его дополнительно разочаровать сообщением, что боксер – из Житомира. Малов быстро потерял ко мне интерес, что, однако, меня не слишком расстроило. По своему, пусть и небольшому жизненному опыту, я знал, что первая, не слишком дружеская встреча, вовсе не означает нашего дальнейшего конфликтного сосуществования. Забегая вперед, скажу, что оказался целиком и полностью прав и с Сережкой у нас сложились прекрасные отношения.

Секретчик Сергей (справа) и гээсэмщик Игорь (слева)

Но все это было потом, а пока мне предстояло освоиться не только в этом кабинете на втором этаже, но и в самом 130-м артиллерийском полку.

Эта часть гордилась своей историей – полк был боевым, и еще во время Великой Отечественной получил почетное звание «Коростеньского», за бои у украинского города Коростень, недалеко от Житомира. Этим, кстати, и объяснялось то, что в полк присылали так много призывников именно с Украины.

Все здесь было совсем не так, как в учебке. Начать с того, что в одном здании располагалось сразу несколько частей. Помимо нас, артиллеристов, все правое крыло занимали вертолетчики. Причем – без вертолетов! Третий этаж левого крыла был отдан связистам, а всеми остальными помещениями владела артиллерия. Вместе с нашим взводом управления полка, в одном, как говорили, «расположении», размещался первый дивизион. Мы жили в правой части здания. Зеркально от нас несли службу третий дивизион и взвод материального обеспечения. В левом крыле, на первых двух этажах находились разведывательный дивизион, противотанковый дивизион и ремонтная рота. Наконец, весь третий этаж с фронтальной части здания занимали второй, четвертый и пятый дивизионы, но там солдат никаких не было. Эти подразделения именовались «Кабачком 12 стульев», потому что в каждом из них числились по два рядовых и по двенадцать офицеров: подполковников и майоров. При мобилизации эти три дивизиона разворачивались согласно штатному расписанию за счет рядовых и офицеров запаса. Так что любимые по учебке ППЛС здесь также имели место быть, пусть и гипотетически.

Территория нашей части также разительно отличалась от гигантской площадки Гороховецкого учебного центра. Полк находился в городской черте, с трех сторон прятался за забором, а с тыла прикрывался естественным фортификационным укреплением – рекой Риони. Перед главным входом рос огромный дуб, в тени которого пряталась скамеечка офицерской курилки. Справа размещался стадион, слева – плац. Сзади к полковому зданию было пристроено помещение столовой, а в отдельных маленьких строениях – по разные стороны от главного здания – находились туалет и умывальники, причем по отдельности. На берегу реки стояли полковой клуб, банно-прачечный комплекс, хоздвор и целая россыпь складских помещений.

Также на нашей территории находились солдатская чайная, офицерская столовая и собственно сам военный городок, в котором жили офицеры и члены их семей. В общем, все оказалось довольно компактным и субтропически ярким. Мои «деды» из учебки оказались правы в своих ожиданиях. Прямо на нашей территории росли и плодоносили инжир и гранаты, мандарины и шелковица, а также какое-то совершенно неприличное количество ежевики.

Интересно, что местные (в широком смысле, то есть грузины, армяне и азербайджанцы) ежевику почему-то не ели, так что все эти «ягодные места» оставались вотчиной славянского населения. Сразу покончим с фруктовой темой. Личный состав оказался настолько ленив, что инжир дозревал на ветках до крайней стадии. Его уже нельзя было срывать, плоды лопались в руках. Поэтому ели мы его так: залезали на дерево и срывали «инжирины» ртом. Что касается шелковицы, или тута, как ее здесь называли, то эти ягоды мы собирали, сваливали в ведра, засыпали сахаром и перетирали, получая очень сладкую и вкусную смесь. Главное было не допустить ее брожения, ибо тогда все это просто выбрасывалось, благо никакой потребности в подобных самопальных алкогольных продуктах в Кутаиси, конечно, не существовало.

Но это все были, так сказать, дары матушки-природы. Все остальные прелести, удивительности и невероятности относились к организации военной жизни. Через несколько дней я понял, что наш взвод – это довольно специфическое явление, а я – в своем новом качестве – едва ли не самый специфический персонаж. Когда неразлучные друзья, сержанты Месхидзе и Сахарашвили из первого дивизиона все-таки добивались своими истошными криками пробуждения большей части личного состава, мы с Серегой Маловым вставали, шли умываться, потом в столовую завтракать и, минуя плац с утренним разводом, отправлялись прямиком в свои кабинеты. Сержант Савушка с моим появлением стремительно уволился, кабинет оказался в моем полном распоряжении, а Серега ходил ко мне в гости. Наносить ответные визиты я не мог, хотя его кабинет располагался напротив. Малов служил в секретной части, под командованием женщины-прапорщика, и заведовал секретными картами и другой документацией для служебного пользования. Позднее я тоже получил доступ ко всем этим бумагам, но традиция уже сложилась, поэтому мы больше времени проводили у меня. Тем более что у меня и кабинет был больше, и вид из окна – лучше.

В конце мая в полк привезли очередную партию «духов». Национальный состав призывников оказался традиционным: подавляющее большинство грузины, потом армяне и азербайджанцы, далее все остальные. В казарме в этот момент затеяли покраску полов, поэтому все кровати вынесли прямо на стадион, и мы пытались спать под открытым небом. Пытались, потому что спустя пару часов после отбоя первый дивизион напал на наш взвод и начался бой подушками. Бились часов до трех ночи, пока наконец не пришел дежурный по полку и не разогнал всех по койкам.

В своих письмах домой (то, что я оказался в Закавказье, кстати, стало заметно уже по почтовым конвертам – на них был изображен «армянский советский лингвист, академик АН Армянской ССР Г. А. Капанцян) я много и восторженно описывал местные красоты:

«Горы тут видно из нашей части. Это – Малый Кавказский хребет. Сюда бы слайдовую пленку!.. Только Риони, на берегу которой стоит наша часть, очень уж грязная. Правда, скоро она станет почище, но, все равно, купаться в ней нельзя будет, так как течение сбивает с ног. Купаться можно в озере».

Единственное, что в буквальном смысле отравляло существование, – ветер с противоположного берега реки. Там располагался колбасный завод, поэтому, если ветер дул с Риони, полк затягивал удушающий производственный смрад. Старожилы с удовольствием объясняли, что местную вареную колбасу делают не только из туалетной бумаги, как по всему Союзу, но еще и из местных крыс, водившихся тут в изобилии. Новобранцы охотно верили…