Тем временем летние каникулы, а вместе с ними и работа в филармонии, подходили к концу, и мне оставался последний год учёбы в школе. Как и многие одноклассники, я всё чаще задумывался над тем, куда дальше направить свои стопы. Служба в армии мне не грозила. Мы все как допризывники прошли уже медкомиссию, и я был признан непригодным к воинской службе из-за плохого зрения - сильная близорукость, требующая постоянного ношения очков с оптической силой минус шесть диоптрий для обоих глаз. Такая неполноценность действовала на меня угнетающе, особенно в обстановке всеобщей мобилизационной готовности дать сокрушительный отпор любому врагу, воевать только на чужой земле и т.д. У многих из нас был полный комплект значков "Готов к труду и обороне" (ГТО) первой и даже второй ступени, "Ворошиловский стрелок", "Готов к противовоздушной химической обороне" (ПВХО), "Готов к санитарной обороне" (ГСО). Я особенно гордился значком ГТО второй ступени, который постоянно носил на груди, весь остальной комплект добавлялся только в дни демонстраций и праздников. Мои переживания по поводу своей неполноценности совсем не разделял мой отец, который был до смерти рад "белому билету", полностью освобождавшему меня от призыва в армию.

В один прекрасный день он очень удивил меня, когда обратился с вопросом, как бы я отнёсся к предложению серьёзно заняться музыкальным образованием. Я сразу понял, откуда дует ветер, хотя знал, что он с Георгием Наумовичем не был знаком и никогда особенно не интересовался моими успехами в этом направлении. В ходе разговора выяснилось, что Георгий Наумович сумел как-то встретиться с ним и предложить совершенно бесплатно подготовить меня к поступлению в консерваторию по классу народных инструментов. Не будучи готовым к такому развороту событий, я не высказал ни согласия, ни категорического отказа. Отец тоже ни на чём не настаивал и сказал, чтобы я подумал над этим.

В молодые годы даже такие судьбоносные вопросы решаются быстро и без больших колебаний, поэтому на следующий же день, когда мы встретились с Георгием Наумовичем, я поблагодарил его за предложение и сказал, что думаю стать инженером, а не музыкантом. Он стал настаивать, приводя различные привлекательные аргументы. В конце концов я высказался в том смысле, что если бы владел не домрой, а скрипкой или фортепиано, то скорее всего решил бы вопрос в пользу музыки.

Прошло несколько дней, и я думал, что к этому мы больше не вернёмся. Но однажды поздно вечером, когда мы возвращались на филармоническом автобусе с очередного концерта, Георгий Наумович попросил меня прийти завтра с домрой в клуб, он хочет кое-что попробовать. Ничего не подозревая, я пришёл чуть раньше и начал разминать пальцы. Вскоре появился мой учитель и тоном, не допускающим никаких возражений, объяснил, что мы сейчас отправимся к профессору Федорову, виолончелисту, который хочет меня послушать и, возможно, согласится в ускоренном порядке подготовить к поступлению в консерваторию. Я никак не ожидал такого поворота событий. Не скрою, виолончель мне всегда очень нравилась, но я и думать не мог о том, что когда-нибудь смогу к ней даже прикоснуться. По дороге Георгий Наумович говорил как о решённом деле, что по теоретической части меня подготовит он сам и Мохнач, который вёл у нас занятия, лишь бы согласился профессор. И вот мы в квартире у профессора Федорова.

Нас очень приветливо встретил несколько суетливый пожилой человек, с длинными, совершенно белыми волосами на голове и такими же белыми усами и маленькой бородкой. Он мне напоминал кого-то из очень известных дореволюционных учёных - то ли физика, то ли хирурга, фамилию которого я не мог вспомнить, так как больше думал о предстоящем прослушивании. После приветствия и нескольких ничего не значащих реплик Георгий Наумович предложил мне исполнить несколько пьес без всякого аккомпанемента. Хотя я уже давно к публике привык, но перед авторитетом явно волновался. Тем не менее по окончании этого этапа испытаний профессор высказал несколько лестных слов, которые были обращены и ко мне, и к Ружникову. Затем начался общий разговор о музыке вообще, о музыкальных вкусах, профессор задал мне пару несложных вопросов по теории, провёл несколько тестов на слух и, как мне показалось, остался вполне доволен.

- Ну а теперь, молодой человек, - сказал он, - перейдём к главному: вы когда-нибудь держали в руках виолончель?

- Нет, - ответил я.

- Ну а скрипку держали?

- Держать-то я держал, но никогда на ней не пытался играть.

- А какие отношения у вас с фортепиано? - спросил профессор.

- Практически никаких. Только несколькими пальцами на слух.

- Всё это неутешительно, но поправимо, - резюмировал он.

Затем он извлёк из очень красивого футляра виолончель, сел на стул, установленный на музыкальной площадке, чуть возвышающейся над полом, взял в руки инструмент и смычок и сказал:

- Сядьте, пожалуйста, так же и возьмите в руки инструмент так, как вам покажется удобным.

Всё это я проделал с величайшей осторожностью, испытывая большое волнение и робость.

- Так, так, - медленно проговорил профессор, как будто сам себе отвечал на какой-то вопрос. - А теперь наложите пальцы на струны и растяните их так, чтобы между указательным пальцем и мизинцем образовался максимально возможный интервал.

Я постарался выполнить это упражнение как можно лучше.

- Постарайтесь увеличить интервал, растягивая пальцы шире, - требовал профессор, но, видимо, это у меня получалось плохо.

- Ладно, достаточно, - сказал он, - дайте-ка мне вашу левую руку с прямо вытянутыми пальцами.

С минуту он тщательно рассматривал кисть левой руки и каждый палец в отдельности, покрутил кисть у основания в разные стороны, велел сжать руку в кулак, опять выпрямить пальцы и произнёс, сокрушённо качая седой головой:

- То, что рука небольшая - это плохо, но терпимо, а вот мизинец никуда не годится. С таким коротким мизинцем нечего думать о хорошей игре на виолончели. Мне очень жаль, Георгий Наумович, но от виолончели придётся отказаться, - и, немного погодя, добавил, - вот посмотрите сами - у молодого человека мизинец не достигает даже верхнего сустава безымянного пальца, а теперь посмотрите на мою руку - мизинец заканчивается между этим суставом и основанием ногтя. Всё что я говорю, очень важно для виолончелиста.

Так, примерно, завершилось наше посещение профессора Федорова, и мы больше не возвращались к теме подготовки в консерваторию. Отношение Георгия Наумовича ко мне продолжало оставаться таким же добрым. После начала последнего учебного года я перестал работать в филармонии, но в клубной самодеятельности оставался весь год, а Георгий Наумович работал и там, и здесь. Я всё чаще на концертах выступал с сольными номерами или в дуэте с ним.

За этот год, точнее сказать, за оставшиеся до холодных осенних дней месяцы и последний весенне-летний сезон, у меня появилось ещё одно музыкальное увлечение, которое нашло горячую поддержку со стороны моего лучшего школьного друга Игоря Дремача - симфоническая музыка. В нашем городском саду на открытой эстраде в течение всего тёплого времени года выступал городской симфонический оркестр, которым приглашались дирижировать очень известные дирижёры, приезжающие из крупных музыкальных центров страны - Москвы, Ленинграда, Киева и некоторых других городов. Особенно запомнились выступления профессора Орлова. У нас не было возможности посещать сами концерты, которые проходили по вечерам, но зато мы ухитрились проникать на дневные репетиции, что оказалось гораздо интереснее, если отвлечься от одного крупного неудобства - палящих солнечных лучей. Дело в том, что оркестр располагался в раковине довольно больших размеров, которая укрывала музыкантов от прямых лучей, но даже при этом многие из них на репетициях максимально оголялись. Нас же солнце нещадно поджаривало в эти часы со спины и правого бока. И, несмотря на это, мы старались не пропустить ни одной репетиции. Оркестр редко исполнял очень серьёзную музыку, так как на неё не ходил бы курортный зритель. В его репертуаре были различные сюиты ("Арлезианка", "Пер-Гюнт", "Шахерезада" и др.), увертюры к некоторым операм ("Кармен", "Севильский цирюльник", "Свадьба Фигаро" и др.), симфонические картинки, балетные миниатюры. Мы слушали также концерты для скрипки или фортепиано, отдельных певцов в сопровождении оркестра. Для нас стали привычными такие реплики дирижёра, как: "Духовые, вы заглушаете, вступайте незаметно, плавное крещендо только после восьмого такта. Повторяем с номера 17, и...и" или "Не слышу акцента со стороны альтов перед вступлением ударных. Начали ещё раз с номера сорок второго..". и т. д. Без сомнения, эти репетиции не только сильно расширили наш музыкальный кругозор, но и приблизили нас к более глубокому осмыслению музыки вообще и симфонической в частности. Конечно же, мы ходили на репетиции не для повышения своей музыкальной культуры или ради каких-то определённых целей, а просто потому, что это нам нравилось, нам было интересно.