Контрпозиция по проблеме статуса и предметной отнесенности аспектов языка науки представлена в работах А.В. Суперанской: «…мы полагаем, что разрабатываемая нами теория специальной лексики несовместима с теорией функциональных стилей (последнюю мы не признаем). Специальная лексика – это принадлежность отдельных подъязыков….
Таким же образом не принимаем мы и положение „о терминологической функции“ слов литературного языка….
Хотя термин принципиально внеположен стилистике, стилистика научных текстов все же может быть выделена как самостоятельная дисциплина…» (Суперанская, Подольская, Васильева 1989: 67–68).
Заметим в этой связи, что противопоставляемые понятия не находятся в отношении контрарности, а, наоборот, являются в определенной степени равнозначными, ср.: «специальная» (лексика) – сема «предназначенная исключительно для кого-, чего-л… имеющая особое „назначение…“ (СРЯ, т. IV: 222); „функциональный“ (стиль) – сема „прилаг. к функция в знач. значение, назначение, роль“ (там же: 587); „… зависящий от деятельности, а не от структуры, строения чего-н.“ (ТСРЯ: 846) (выделено нами. – Л.Б.). Думается, между понятиями „функциональный язык“ (Л. Дрозд), „специальная лексика“» (А.В. Суперанская) и т. п. и «функциональный стиль» (в общепринятой трактовке) нет никакого внутреннего противоречия и отношений принципиальной противопоставленности, противоположности: исследователи оперируют изоморфными, взаимно соответствующими, равнозначными концептами, используя для аргументации разные понятийные признаки.
Определенное совпадение рассматриваемых понятийных сфер опирается на изоморфность, корреляцию терминологических концептов «язык», «стиль», «лексика».
Термин «лексика» используется «и по отношению к отдельным пластам словарного состава… и для обозначения всех слов, употребленных к.-л. писателем… или в к.-л. одном произведении… В каждом языке лексика дифференцируется стилистически» (Кузнецов 1990: 257–258). Расширительное понимание лексики и как «совокупности слов, связанных со сферой их использования», и как «одного из стилистических пластов в словарном составе языка» (ССЛТ: 160), а также как «словарного состава языка, какого-н. его стиля, сферы…» (ТСРЯ: 316) (отношение подчинения, субординации) и т. п. в целом традиционно для отечественной лингвистики и эксплицирует не контрарность, а иерархичность/стратифицированность лексического и/или стилистического членения языкового континуума. В силу этого существуют коммуникативнолексические синонимы «специальный язык» и «функциональная лексика» («функциональный язык» и «специальная лексика»), обусловленные понятийной близостью определений «специальный», «функциональный», «стилистический».
Итак, для второго этапа (витка) развития концепции языка науки при всей многоаспектности подходов характерна внутренняя возможность их сближения и интеграции, так как лингвистические стратумы взаимосвязаны и взаимообусловлены, между ними нет неподвижных границ, резких разграничительных линий: это в целом противоречило бы теории и фундаментальному закону развития.
Для третьего этапа развития концепции языка науки характерны полиаспектное классификационное пространство, многомерность и увеличение числа категориальных характеристик языка научного стиля изложения, коррекция более или менее сформировавшихся представлений о его формально-содержательных, коммуникативно-прагматических параметрах и месте в системе общенационального русского языка.
Отмечается в этой связи динамичность реализации и эволюционность, иррадиация приоритетных тенденций и позиций первого и второго витков, но уже на качественно ином концептуальном уровне, что обусловливается и происходящей к концу XX столетия сменяемостью (и изменением) лингвофилософской и когнитивной парадигм гуманитарного знания[2] как проявлением общих закономерностей развития познания.
Многомерность классификационных репрезентаций понятия языка науки предполагает на третьем этапе интеграцию логического, когнитивного, гносеологического, семиотического, коммуникативно-прагматического аспектов как приоритетных, с учетом особенностей предыдущих витков развития данной концепции.
На современном этапе эволюции лингвистического познания адекватное параметрирование и описание языка науки как специфичного явления возможно лишь при таком – интегрированном – подходе, в единстве всех существенных признаков. Это обусловливается особым статусом данного объекта исследования, проявляющегося в его экзистенции как сложного, а не простого, по способу и корреляции связей и характеру организации в систему, а также в полиморфности признаков, свойств и функциональной динамики самого феномена, имеющего бинарную, а не униарную субстанциональность в силу специфичности его генезиса (генерации, порождения): язык науки, в первую очередь, – феномен (продукт и деятельность) языковой личности. В научном тексте «как единице общения находят выражение творческая рефлексия автора, используемые им средства построения текста, экспликация интенций, ориентированных на адресата» (Ракитина 2006:21).
При антропоцентрическом осмыслении и интерпретации языка науки как способа бытия научного сознания, как средостения человеческой сути неизбежно высвечивается комплекс взаимозависимостей и взаимосвязей иного плана, отражающих роль человеческого (личностного) фактора в языке.
Думается, пора убрать кавычки у словосочетания «человеческий фактор» в лингвистических работах (см.: Алпатов 1995: 17; Архипов 1995: 31; Николаева 1995: 382 и др.) и в самом прямом смысле учитывать его, особенно в сфере интегративных исследований научной коммуникации, а не противопоставлять систему языка языковой личности.
Учёные признают: «основные принципы лингвистических исследований с позиций роли человеческого фактора, естественно, укрепившиеся прежде всего в сфере изучения текста и речевой деятельности, оказались плодотворными и в области грамматики» (Архипов 1995: 31) (выделено нами. – Л.Б.).
Особо отметим совпадение нашей позиции в осмыслении онтологии, статуса, эволюции и принципов презентации языка науки с таким подходом к языку, когда его модель, основанная «на функционально-коммуникативной концепции», представляется как «гибкая объемная динамическая система, в центре которой стоит Человек, как интерпретатор внеязыковой действительности, причем эта интерпретаторская деятельность отражается как в системе самого языка, так и в речевых построениях» (Всеволодова 1995: 108).
Концептуально-когнитивное пространство языка науки структурировано и организовано; языковые механизмы, определяющие адекватность функционирования всех его уровней, когерентны и имплицитно детерминированы антропоцентрической природой языка в целом. Естественно, научное познание мира (предметно-пространственных и событийно-временных аспектов в их динамической изменчивости), невозможное вне языковой личности, что обусловливает гетерогенность спектра точек зрения на исследуемый объект. Язык науки как специфическое орудие познания предопределяет создание как целостной научной языковой картины мира и ее текстуры, так и субкартин (предметного, атрибутивного, квантитативного, каузального, локально-темпорального и др. миров).
Итак, возрождение и распространение антропоцентрического подхода в языкознании имеет особую значимость в терминоведческих исследованиях, связанных с проблематикой языка науки во всех аспектах: «…просто оказывается более плодотворным рассматривать развитие науки и познания в целом не как некий монолог разворачивающегося из самого себя аналитического ума, а как диалог – человека с природой и человека с человеком» (Попович 1987: 27). В контексте изучения основ терминологической деривации языка науки данный принцип может рассматриваться как один из главнейших: системы терминов как субстанциональная, материальная основа языка научного стиля изложения не даны априори – их создают: «создать – путем творческих усилий и труда дать существование чему-л….» (СРЯ, т. 4: 183); образуют в результате специфических терминотворческих, терминообразовательных актов субъекты научного познания (поиска) в целях обеспечения материального оформления мыслей, репрезентации и обмена интеллективной информацией между членами социума: «термины не образуются в собственном смысле этого слова, а „создаются“, „творятся“, „придумываются“ (Хаютин 1972: 55). Интерпретация терминообразования в антропологической, когнитивно-креативной и семиотической системе координат позволяет квалифицировать эту процессуальность как творческую, сознательную, целеустремленную мыслительную, духовную деятельность.
