Ближайшей целью Шлезингера было восстановление контактов с Москвой в интересах германских военнопленных. В декабре 1918 года, еще до создания Рейхцентральштелле, ему удалось добиться отправить для этой цели в Москву депутата рейхстага от независимых социалистов д-ра Оскара Кона. Кон служил юрисконсультом при советском посольстве Адольфа Иоффе в Берлине, и Шлезингер надеялся, что тот сможет добраться до Москвы и вернуться в Берлин с советским полномочным представителем, который мог бы вести переговоры о судьбе германских пленных, все еще находившихся в России. Этот план потерпел полный провал. Когда советское правительство узнало о миссии Кона, оно сообщило по радио о телеграмме, в которой утверждалось, что Кону советскими властями были выданы крупные суммы денег с целью поддержки германских левых радикалов. Получив такую новость, генерал Гофман задержал его в Ковно (Каунас, Ковно с 1795 по 1915 год. – Ред.), и Кону пришлось вернуться в Берлин.

В январе 1919 года союзные державы взяли под свой полный контроль всех русских военнопленных, остававшихся в Германии, и прекратили немедленую отправку всех дальнейших эшелонов в Россию, оставив за собой право посылать русских пленных туда, куда сочтут это необходимым. Было очевидно намерение заставить этих русских пойти на службу для интервенции против большевистского режима. Признавая это, Шлезингер категорически возражал против идеи перевода пленных от одного хозяина к другому, как скот, даже не спрашивая их согласия. Кроме того, он опасался, что советские власти в таком случае отыграются на немецких пленных, которые все еще находятся в их руках и чье положение и так уже было неописуемым. Поэтому он решил расстроить эти планы союзников, увеличив, а не прекратив вывоз русских пленных из Германии, хорошо понимая, какие трудности ожидают их в России, и что этих пленных советское правительство тут же станет использовать на своей стороне в гражданской войне. Все это, считал он, и станет ценой, уплаченной для блага германских военнопленных в России.

Я стал работать в Рейхцентральштелле весной 1919 года. Моя основная обязанность состояла в контроле всех германских лагерей для военнопленных, в которых содержались русские пленные. Потом я помогал организовать систематическую реабилитацию немецкого персонала, возвращающегося из России, и его повторную интеграцию в германское общество.

Благодаря инициативе Шлезингера Рейхцентральштелле попросили в первой половине 1920 года вступить в переговоры с советским правительством в отношении дальнейшего обмена гражданских и военных пленных, все еще остававшихся в этих двух странах. Виктор Копп, назначенный представителем советского правительства на эти переговоры, приехал в Берлин весной, а соглашение было подписано в этом же городе 19 апреля 1920 года. Это соглашение предусматривало создание обоими правительствами агентств по оказанию помощи на территории другой стороны для управления лицами, специально предназначенными для этой работы. Менее чем три месяца спустя, 7 июля 1920 года, было подписано еще одно соглашение, которое даровало личный иммунитет обоим уполномоченным. Потом им были даны права поддерживать курьерскую связь со своими правительствами, пользоваться кодом и выполнять консульские функции. При этом оба партнера проявили свое намерение оживить отношения между странами, разорванные в ноябре 1918 года. Обмен военнопленными в этом контексте представлял собой желанный предлог.

Со стороны советского правительства Виктор Копп был назначен руководителем организации по оказанию помощи гражданским и военным пленным (то есть военнопленным и гражданским интернированным лицам. – Ред.). Германское правительство назначило меня быть его коллегой в Москве. Таким образом, 7 июня 1920 года я вновь оправился в Россию. Следующие главы расскажут о периоде в двадцать один год, который я провел здесь впоследствии.

В июне 1920 года Советская Россия была окружена вдоль своей западной границы кордоном государств, которые либо еще не урегулировали свои отношения с советским правительством, либо, как Польша, все еще были с ним в состоянии войны. Единственным исключением была Эстония, которая заключила мирный договор с РСФСР в феврале 1920 года. Ее примеру последовали Литва в июле, Латвия в августе и Финляндия в октябре 1920 года. Но для того чтобы добраться до Москвы из Германии в июне, мне пришлось плыть по Балтике и дальше ехать через Эстонию. Регулярное пароходное сообщение между балтийскими портами Германии и Эстонии еще не открылось. По этой причине мне пришлось воспользоваться услугами небольшого парохода, который Германское международное транспортное агентство (Зеетранспортляйтунг) арендовало у частной пароходной компании в Штеттине для перевозки домой в Германию военнопленных из России (а также интернированных гражданских лиц). Советские организации переправляли этих людей к советско-эстонской границе возле Ямбурга[12]; здесь их принимали германские представители Международного Красного Креста и доставляли в транзитный лагерь на эстонской стороне границы, в Нарве. Оттуда после короткого карантина бывшие пленные и интернированные возобновляли свой путь домой.

После непродолжительной остановки в Нарве я поехал в столицу молодой Эстонской Республики – Таллин (бывший Ревель). Оттуда дважды в неделю ходил официальный российский «почтовый вагон»; он являлся связующим звеном между советскими представителями в Таллине и правительственными учреждениями в Москве и представлял собой единственное реальное средство законно пересечь советскую границу.

В то время советское правительство было представлено в Эстонии неким Гуковским (Исидором Эммануиловичем. – Ред.), ранее работавшим в Москве народным комиссаром финансов (с марта по август 1918 года. – Ред.) и в этом качестве сделавшим все возможное для ускорения девальвации рубля (то есть разваливший всю работу, в августе 1918 года его сменил Николай Николаевич Крестинский. – Ред.). Советские власти тогда все еще придерживались якобы марксистского принципа, гласившего, что деньги в пролетарском государстве не обязательны и, будучи буржуазным институтом, скоро исчезнут вообще. Внешне Гуковский был типичным большевистским чиновником того времени. Стремясь подчеркнуть свои коммунистические убеждения через пролетарскую внешность, он принял меня в рубашке с короткими рукавами и без галстука, а на ногах – пара поношенных шлепанцев.

Предметом нашей беседы было два вопроса. Первый касался желания советского правительства получить из Германии значительное количество медикаментов, столь остро необходимых для России. Переговоры осложнились, когда германские поставщики затребовали предоплаты золотом. Я был тем человеком, которому надлежало информировать Гуковского об этом требовании; я сказал ему, что перевозка золота в морской порт – его обязанность. Оттуда золото можно будет доставить в Германию на одном из пароходов, занятых транспортировкой военнопленных. Мои слова явились для Гуковского серьезным ударом. В сильном возбуждении он попытался убедить меня в невозможности перевозки требуемого количества золота в фургоне на лошадиной тяге (единственное имевшееся в его распоряжении транспортное средство) от железнодорожной станции до гавани через центр города. Таллин, заявлял Гуковский, кишит агентами Антанты, с подозрением следящими за каждым шагом советских представителей. Советский золотой транспорт в Германию вызовет массу слухов и еще более усложнит международное положение обеих стран. Чтобы подчеркнуть свой аргумент, Гуковский спросил меня, знаю ли я, сколько весит то количество золота, которое запрашивают немцы. С этими словами он сунул руку в полуоткрытый ящик своего стола и вытащил оттуда мешок, полный блестящих золотых монет. Он высыпал это золото передо мной и воскликнул: «Полпуда весом, и это – только 10 тысяч золотых рублей!»[13] И с презрительным жестом Гуковский вернул мешок на стол, пнул ящик и, похоже, счел вопрос закрытым. Тот факт, что стол грозил развалиться от старости, а ящики были без замков, видимо, его ни в коей мере не волновал[14].