— Так вот о чем вы думаете, лежа в своей постели! — протянул Дик Латхам, позволив в своем голосе прозвучать едва заметной нотке сарказма.

Пэт ничего ему не ответила. Она снова взглянула на Тони и отвернулась. Сейчас она была готова отомстить ему и вдобавок получить кое-что и для себя. Странное чувство охватило ее, когда она попыталась осмыслить свои действия и чувства. Она мысленно осмотрела себя, свое молодое тело. Было ли оно готово к тому, что должно произойти? Была ли готова сама Пэт к этому? Поступала ли она осознанно или в состоянии аффекта? И как называется то, что она сейчас делает? Не проституцией ли? И можно ли при этом еще и получить удовольствие?

Латхам цинично усмехнулся, глядя на эмоциональное лицо девушки. Он без труда разобрался в ее мыслях и переживаниях.

— Так мой портрет все еще висит в изголовье твоей постели? — неожиданно спросил он.

— Да, висит. Ведь я это вам обещала за то, что вы дали деньги «Сьерра-Клубу».

Латхам кивнул ее словам. Они оба принадлежали к той уже редкой породе людей, которые всегда держали данное ими слово, чего бы это ни стоило. Похоже, что это их уже объединяло перед началом их любовных отношений.

— Что ж, стать режиссером — это не проблема. Ты уже им стала, — и Латхам рубанул воздух рукой. Затем он пристально взглянул на девушку и жестким, требовательным голосом произнес: — У меня появилось чрезвычайно сильное желание, с которым я не могу бороться. Оно очень простое — взглянуть на мой портрет. Сегодня ночью…

Он взял фотопортрет и всмотрелся в него. Прошло двадцать пять лет с тех пор, как он был сделан. Молодой Дик Латхам в Париже…

— Почему тебе он не нравится? — негромко спросила Пэт, стоя в дверях своей спальни. Атмосфера нереальности происходящего сгущалась.

— В то время я много чего не любил! — так же тихо ответил Дик, не отрываясь от себя молодого, улыбавшегося с фотоснимка…

Боже! Как он был тогда самонадеян и жесток, этакий розовощекий, с голубыми глазами нордический принц. Алабама все же был прав, выбрав его тогда объектом своих фотоэссе. Даже сейчас, спустя столько лет, Латхам почувствовал презрение, бьющее через край из этого молодого сноба ко всем, кто был не из его круга. К этому безродному полунищему оборванцу-бродяге фотографу, который что-то из себя посмел представлять. Из прошлого на Дика Латхама взглянуло лицо самого типичного американского повесы, приехавшего в сказочный Париж за обещанными ему удовольствияни… В их число явно не входили музеи, картинные галереи, беседы с учеными… Художников он, правда, еще признавал, но только уже успевших стать классикой и живших в средневековье, нынешних он не жаловал… Зато видно было и даже отчетливо чувствовалось, что этот жизнерадостный молодой красавчик не прочь отдать должное всем радостям земной жизни, особенно женской красоте, которой всег — да славился распутный Париж. И вот это лицо висело в изголовье Пэт Паркер, ему она бросала свой первый взгляд рано утром, на него последнего смотрела перед тем, как выключить свет на ночь.

Пэт подошла к кровати с его стороны, наблюдая за Диком.

— На фотографии ты выглядишь таким задиристым петушком! — все так же тихо произнесла девушка, слегка улыбаясь.

— Ты абсолютно права, я был таким, — совершенно серьезно ответил ей Латхам. Он все еще был там, в Париже своей молодости. Его память услужливо разворачивала перед ним картины прошлого.

— А что случилось с той девушкой, о которой мне рассказывал Алабама? — спросила Пэт, решив, что ей следует узнать побольше о Дике. Это могло помочь им установить более тесный контакт.

— Она меня бросила. А ты, Пэт Паркер, бросишь меня? Этого сукиного сына? — неожиданно резко бросил Латхам.

— Я пока еще не решила. Ты еще мне нравишься! — со смехом увильнула Пэт.

Но Латхам не поддержал ее шутку. Доверительность куда-то исчезла. Дик как-то съежился, стал бесцветней. Пэт даже показалась в ту минуту, что он яро ненавидит себя того, кого поймал объектив камеры его заклятого врага Алабамы. Того, кто прикрывал маской апломба и самоуверенности, в сущности, ничего, пустое место. Он ненавидел того парня на фотографии, который лучезарно улыбался, поскольку он поломал всю свою дальнейшую жизнь и лишил этого нынешнего Дика Латхама самой важной части его существования. Теперь Латхаму в который раз стало отчетливо ясно, что он не переставал все эти долгие двадцать пять лет любить ту девушку, Еву Вентура…

— Она была такой особенной?

Дик помолчал немного, собираясь с силами и стараясь удержать навертывающиеся на глаза слезы.

— Да, — просто сказал он. — Она отдала мне свое сердце, а я, а я… — И Дик Латхам в отчаянии так стиснул кулаки, что пальцы побелели. Потом он разжал пальцы и жестом показал, что птичка улетела…

— И никого никогда с тех пор?

— Никого никогда с тех пор…

Оба вдруг напряженно застыли, каждый ожидая страшного вопроса-утверждения — «до сегодняшнего дня». Солгать было так просто, тем более, что такая ложь могла помочь добиться многого.

«Только скажи мне сейчас это, и ты меня тоже никогда не увидишь», — подумала Пэт.

Дик ничего не сказал. Он застыл, — сидя на ее кровати, прямо перед своим портретом. Взглянул на девушку, которую он, несомненно, хотел как мужчина, и вдруг почувствовал себя страшно виноватым. Он был потрясен тем, что сейчас переживал. Он всегда невольно отделял себя от остальных людей, живущих в этом непростом и порой жестоком мире. Он видел все их слабости, покорность судьбе, неспособность самим распорядиться своим талантом и ожидание от кого-либо указаний, что им надо делать, куда идти, кого любить. Сам Дик никогда не страдал такими комплексами. Он привык брать от жизни все, что ему нужно было в данную минуту. И никогда он особенно не задумывался и не колебался при этом. И вот сейчас он захотел эту девушку и купил ее красоту за пятнадцать миллионов долларов. Цена была высокой, давно перевалившей за все допустимые границы разумного риска. Если Пэт Паркер не справится с постановкой фильма, он понесет очень большие убытки. Но и сейчас он не отступит, несмотря на высокую цену за удовольствие. Все правильно, сделка состоялась, и все ждут лишь подписания ее. Так что же он сейчас колеблется? Почему вдруг почувствовал нерешительность и какие-то угрызения? Чего, черт возьми, он сейчас ожидает?

Присев рядом с ним на краешек постели, Пэт без труда проследила весь ход его мыслей, отражавшихся на его умном и волевом лице.

— Послушай, Пэт… Мы не должны этого делать… Я обещал, что ты будешь режиссером… Ты уже им стала… И ты будешь самым лучшим режиссером, — бормотал он не в силах принять решение.

Его приняла Пэт. Теперь она уже сидела за рулем, она вела их самолет, она стала за штурвал корабля. Этот Дик, похоже, никогда не узнает, что он сумел найти единственно верный тон в отношении Пэт. Самодовольство и богатство не могли привлечь ее, но проявление простых человеческих чувств, его такая неожиданная беззащитность, одиночество и честность взволновали ее сердце.

Пэт поднялась, встала перед ним, взяла его руку и потянула к молнии на своем костюме…

Мелисса Вэйн взяла в руки фотографию молодой женщины и подозрительно принялась ее рассматривать.

— Это еще кто? — сурово вопросила она, сумев вложить в свой голос требуемые нотки дозированной ревности.

Тонн взял фотографию у нее из рук.

— Это моя мама. Она умерла. — Его голос был полон скорби, но Мелисса Вэйн не могла разделить ее с ним. Для нее жизнь всегда продолжалась.

— Извини меня. Она была красивой.. — Как правило, Мелисса никогда одобрительно не отзывалась о женщинах. Для умершей матери этого красавчика можно было сделать небольшое исключение.

Тони посмотрел на фотографию, словно видел ее в первый раз. В глазах у него появилась тоска по матери.

— Да, она была очень красивой, но она никогда не пользовалась своей красотой для достижения каких-то целей, она даже представить себе этого не могла.