- Потрясающе! - воскликнул Бережков, залюбовавшись. - Потрясающий вид!
- Вам нравится? - откликнулся Любарский. - Я стал тут архитектором. Сам переоборудовал дом и устроил этот фонарик.
- Прелестно!
Бережков посмотрел направо и налево, в обе скошенные грани стеклянной стены.
- А где же завод? - спросил он.
- Позади. В это окно его не видно. Здесь только открытая даль.
У окна на специальной лакированной подставке находился радиоприемник, что в те времена было новинкой. Рядом стояли плетеные кресла и качалка.
- Я люблю здесь отдыхать, - говорил Любарский. - Слушаешь музыку и смотришь туда.
Он помолчал и негромко продекламировал:
- "Россия, нищая Россия! Мне избы серые твои, твои мне песни ветровые, как слезы первые любви..." Вы помните?
К стыду нашего героя. Бережков не помнил этих строк. И серых изб в окно он не увидел. Далеко на том берегу, в селе, белели украинские мазанки. Ни одной струны в его душе не затронуло умиление нищей Россией. Но он поспешил закивать в знак понимания.
- Присаживайтесь. Выбирайте, где удобнее, - предложил Любарский, указывая на кресло и диван.
В кабинете среди прочей мебели уместилась чертежная доска и некрашеный рабочий стол, где Бережков заметил тиски, инструменты и миниатюрный разобранный моторчик. Бережков покосился туда и отвел взгляд, чтобы не показаться нескромным.
- Там ваша мастерская? - деликатно спросил он.
- Да. Посмотрите-ка эту вещичку.
Они подошли к столу.
- Э, тут у вас, Владимир Георгиевич, что-то очень любопытное.
- Мотор моей конструкции в одну десятую лошадиной силы.
- Для чего же такой маленький?
- Хочу на днях запустить авиамодель с одним оригинальным пассажиром.
- С пассажиром? На таком моторчике?
- Да... Вот, не угодно ли?..
Любарский достал и протянул гостю большую фотографию. В небе парил коробчатый воздушный змей с привязанной плетеной корзинкой.
- Держите лупу... Видите, оттуда торчит собачья мордочка? Это у меня собака-летчик... Сейчас мы ее вызовем.
Повернувшись к распахнутой створке окна, Любарский заложил два пальца в рот и пронзительно свистнул. Этот мальчишеский жест, мальчишеский свист восхитили Бережкова. Он тоже любил в свободный час поражать друзей и знакомых всяческими фокусами и с удовольствием узнавал такую же жилку в Любарском. Собака, однако, не явилась на призыв.
- Ушла, верно, с ребятами, - сказал Любарский. - Ничего, потом мы еще раз ее свистнем.
Бережкову понравилось и это - показалось очень милым, что ученая собачка где-то бегает на воле. Он уже чувствовал себя очень удобно и приятно в этом доме, уже не сомневался, что сумеет, когда подойдет решающий миг, добиться того, за чем приехал.
А пока Бережков склонился над моторчиком, рассмотрел его устройство.
- Чудесная идея! Я тоже, Владимир Георгиевич, когда-то сконструировал нечто подобное, но применил другой принцип.
Он вынул карандаш, попросил листок бумаги и быстро набросал схему. Любарский следил с интересом.
- Работал он у вас?
- Да. Работал по нескольку минут. Потом ломался. Потом я его забросил.
- Потом забросил... Извечная наша история. Тема для бессмертного романа о России.
- Нет. Хочется, чтобы герой в конце концов все-таки дожал! Вот была бы книга!
Этот ответ рассмешил Любарского.
- В технике вы мыслите куда оригинальнее, - сказал он и, не продолжая философического разговора, снова взял набросок. - Что вы скажете, если я попробую сделать маленький моторчик, используя ваш принцип?
- Пожалуйста... Доходы пополам, - пошутил Бережков. - И слава тоже.
Любарский опять рассмеялся.
- Какие доходы? Какая слава? Где вы живете? Эти милые игрушки я делаю собственноручно для собственного удовольствия.
- Но ведь потом такой моторчик можно запустить в серию, выпускать на заводе для авиалюбителей.
- Что вы? Ей-богу, вы ребенок! Где у нас вы найдете завод, который смог бы производить эти вещицы, требующие тончайшей обработки? Ведь все это я сам отшлифовал...
Здесь же на столе лежал и чертеж моторчика. Завязался разговор специалистов. Бережков снова восхитился некоторыми тонкостями в конструкторском решении, потом спросил:
- Вы позволите, Владимир Георгиевич, критиковать?
Любарский с улыбкой разрешил.
- Не кажется ли вам, что эта группа, - Бережков обвел кончиком карандаша некоторые детали в чертеже, - не совсем вам удалась? Что она как-то тяжелит всю вещь?
Главный инженер уже не улыбался. Да, Бережков угадал. Во всей конструкции эта часть была единственной, которая не удовлетворяла и Любарского; он изорвал много чертежной бумаги, но под конец все-таки сдался, примирился с вариантом, который ему самому казался грубым.
- А что, если бы, - продолжал Бережков, - вы в этом месте дали ей две степени свободы? Предоставили бы ей возможность поиграть...
Он что-то поправил в чертеже. И тотчас с опаской посмотрел на автора. Но Любарский сказал:
- Так, так... Развивайте вашу мысль...
Несколькими взмахами карандаша Бережков на чистом листке изобразил свою мысль.
- Видите, тогда вся эта группа...
- Верно! - воскликнул Любарский.
Не раз он в своих поисках ходил около этой же идеи, и она теперь уже казалась ему собственной.
- Верно! Я сам об этом думал! Но вы-то как это нашли?
Бережков порозовел. Он был чувствителен к похвалам.
- Чудо-ребенок, - со свойственной ему скромностью произнес он и развел руками.
- Чудо-ребенок, - повторил, смеясь, Любарский. - А ну, невинное дитя, давайте-ка ваше письмо...
Заветный чемодан тотчас был раскрыт. Вручив Любарскому письмо, Бережков положил книги аккуратной стопкой на круглый столик у дивана. Заблестело тисненное золотом название французского журнала. У Любарского вырвалось:
- Ах, как они это умеют!
Кончиками пальцев он провел по переплету, по очень искусной имитации кожи. Пробежав письмо, он опять тронул переплет, раскрыл и с улыбкой прочел надпись:
- "Нежному поклоннику..." Жаль, что у меня давно ничего не было в печати. Я написал бы ему: "Милой лисичке Августу Ивановичу Шелесту". С удовольствием провел бы с ним вечерок, посидели бы, пофилософствовали... Разносная статья о его книге? Любопытно...
- Сейчас я вам найду.
Бережков потянул к себе тяжелый том и... И последовал именно тот эффект, что предсказал Шелест. Под журналом лежали альбомы. Их увидел Любарский.
- Что это? Французы? - Он сразу взял альбомы в руки и расположился поудобнее на диване. - Где вы достали?
- У Августа Ивановича. Выпросил себе в дорогу, чтобы поглядеть в поезде для развлечения.
- Боже мой! Поглядеть! В поезде! Для развлечения! - Любарский осторожно переворачивал большие шершавые листы с приклеенными репродукциями, прикрытыми тончайшей папиросной бумагой. - Ах, как переданы краски! В поезде! Варвар! Этим надо упиваться, созерцать... Ведь это художественные откровения, красота отчаяния, повесть нашего века...
- Нашего века?
- Неужели вас это не трогает? Вот, посмотрите... Одинокий пьяница перед пустой рюмкой. Взгляните на его лицо, на эту упавшую руку. Тут и рука говорит о том, что... - Любарский помолчал, не отводя взгляда от листа. - Нет, этого не скажешь словами. Какой мрак! Ничего впереди! Только эта рюмка! Какая страшная повесть о жизни...
Любарский опять помолчал. Чувствовалось, что его волнует эта живопись. Он развернул другой альбом. Открылась отлично воспроизведенная картина Ван-Гога "Прогулка заключенных". В четырехугольнике тюремного двора шагали друг за другом по кругу на прогулке заключенные.
- А эту вещь можно ли забыть! - воскликнул Любарский.
Сдержанный, суховато-корректный в служебные часы, он в иной обстановке, с людьми своей среды (а такими были для него преимущественно инженеры) любил поговорить и не мог сейчас отказать себе в этом удовольствии. Бережков лишь внимал - излияния главного инженера были для него еще одним знаком признания.
