Я ожидал такого решения, и все-таки к груди, к лицу прихлынула горячая волна, я вспыхнул от радости. Следователь продолжал:

- Была у меня и долгая беседа с вашими друзьями... - Неожиданно в его глазах, которые всего час или полтора назад я видел беспощадными, мелькнула усмешка. - Пожелаю вам не забывать нашего разговора. Идите, вы свободны.

Я наивно спросил:

- А как же мои деньги? Мой чек?

Следователь холодно ответил:

- На чек я накладываю арест. Он останется в деле.

- Па... па... - Я почему-то стал заикаться. - Позвольте, но ведь эти деньги принадлежат мне по договору, по закону. Ведь мне даже нечем расплатиться с моими рабочими, с артелью.

- Не думаю, чтобы закон был в данном случае на вашей стороне. Это преступная бесхозяйственность дирекции.

- Как так? Ведь вы сами сказали, что у меня редкий талант.

- Но разве талант - привилегия частного предпринимателя? Разве у нас, в системе государственной промышленности, нет талантливых людей, нет места таланту? Извините, такой концепции я принять не могу. Впрочем, подавайте иск. Со своей стороны я дам заключение: оплатить из расчета фактически затраченного времени по государственной ставке.

Я хотел сказать, что этих денег мне опять-таки не хватит даже на расплату с артелью, которая работала у меня вовсе не по государственным ставкам, но следователь сухо закончил:

- Еще раз до свидания. Я вас не задерживаю.

Я вышел на улицу. Моросил дождь. Из окон фабрики падали косые потоки света, доносилось туканье газомотора. Там шли последние работы перед пуском. Я остановился. Помню свое ощущение. Почудилось, что я стою один где-то на безвестном полустанке и смотрю на сверкающий поезд, который через минуту умчится. А я? Я снова останусь один. Потянуло повидать своих - Ладошникова, Ганьшина, - поблагодарить их. Нет, именно перед ними я не хочу сейчас предстать! Не хочу явиться жалким, вновь потерпевшим неудачу. Подождите! Дайте еще срок! Вскоре мы свидимся, но при иных обстоятельствах. Я буду не я, если не создам что-то изумительное, невиданное, потрясающее! Все же настанет денек, когда я приду к Ладошникову с настоящей Вещью - Вещью с большой буквы. Настанет день, когда я предъявлю ему свою новую конструкцию - некий замечательный мотор, столь мощный, столь необычайный, что Ладошников сможет наконец построить большой быстроходный самолет, о котором он так давно мечтает. А пока что не пойду к своим друзьям.

Все сильнее сказывалась усталость. Я брел под затянутым тучей вечерним небом Москвы. Оно, это небо, теперь было не темным, как в годы разрухи, а подсвеченным снизу тысячами городских фонарей, светящихся вывесок, светящихся окон и, казалось, мерцало или чуть пульсировало от непрестанных, далеких и близких вспышек трамвайных дуг. Скоро ли я найду себе место в этом звенящем, пульсирующем мире? Скоро ли удивлю свет?

32

Далее рассказ Бережкова продолжался так.

Однажды вечером, примерно через месяц с того дня, как он побывал у следователя, Бережков вошел в аптеку и направился к будке телефона-автомата. Достаточно было бросить беглый взгляд на его все ту же истрепанную куртку, на стоптанные ботинки с двумя-тремя так называемыми "незаметными" заплатками, чтобы уяснить: баночка эмалевой краски, конечно, еще не использована по назначению. Перед тем как позвонить, Бережков несколько раз прошелся около будки, хотя она не была занята. Потом все-таки открыл застекленную дверцу, шагнул и плотно притворил ее за собой. Вынул гривенник и опять поколебался. Слегка подкинул монету. Орел или решка? Выпал орел. Это было счастливое предзнаменование. Бережков решительно сунул монету в автомат, снял трубку и назвал номер - номер телефона профессора Августа Ивановича Шелеста.

- Слушаю, - раздалось в мембране.

Искусственно бодрым тоном Бережков воскликнул:

- Август Иванович?

- Да. Кто говорит?

- Август Иванович, это я - Бережков.

Он ждал в ответ какого-нибудь возгласа, слова, но Шелест молчал. Наконец в трубке раздалось:

- Бережков? Какой это Бережков?

- Август Иванович, вы не могли забыть... Помните, мы вместе строили аэросани. А потом... Ну, это я, Бережков, ваш ученик.

- А... Очень рад... (Это прозвучало крайне сухо.) Что вам угодно?

- Август Иванович, у меня есть одно изобретение. Я хотел бы, если позволите, показать его вам.

- Прошу извинить, но, к сожалению, не могу уделить времени на это.

Бережков наивно спросил:

- Почему?

- В свое время мы, кажется, раз навсегда установили, что ваши изобретения не по моей части.

- Нет, Август Иванович, теперь у меня совсем не то... Я сконструировал потрясающую...

Бережков потом вспомнил, что тут он самым жалким образом запнулся. От любимого словечка шибануло на версту хвастовством, а он намеревался быть смиренным и скромным. Но словечко сорвалось, натура взяла свое, и Бережков понесся, позабыв о благих намерениях:

- ...потрясающую вещь. Еще никто на земном шаре не придумал такой вещи... Это... Вы слушаете, Август Иванович?

- Да...

Покосившись на стекло будки, Бережков продолжал, понизив голос:

- Это двигатель совершенно нового типа. По телефону, как вы понимаете, я не могу распространяться об этом. Разрешите, Август Иванович, показать вам чертежи.

Опять наступило молчание. Потом Бережков услышал:

- Хорошо... Завтра в шесть часов вечера можете прийти ко мне домой.

И вот следующим вечером, очень волнуясь, он подходил к квартире профессора Шелеста. С собой он нес несколько свернутых в трубку чертежей свою конструкцию, пока существующую лишь на бумаге. Он терзался и верил. Терзался своим неприглядным видом и верил, не переставал верить ни на миг, что свернутые в трубку листы ватмана, которые он бережно держал, перевернут моторное дело во всем мире.

33

Повествуя о своей жизни, в которую, как становая жила, были вплетены всякие технические выдумки, всякие замыслы прирожденного конструктора-изобретателя, Бережков стремился изложить их так, чтобы они были совершенно понятными, кристаллически ясными, как он любил говорить.

По моей просьбе он без затруднения, буквально в минуту представил на бумаге проект необыкновенного двигателя, с которым шел когда-то к Шелесту.

- Представьте себе примус, - объяснял мне Бережков. - Самый обыкновенный примус. Вообразите далее, что мы заключили его пламя в горизонтальную трубу. Начнем затем продувать сквозь эту трубу воздух, создадим воздушный ток. Для этого установим на одном конце трубы нагнетающий вентилятор с небольшим моторчиком для запуска. Нагреваясь в пламени и увеличиваясь, следовательно, во много раз в объеме, воздух будет вылетать из противоположного отверстия вихрем колоссальной силы. Вас интересует: как же не допустить распространения нагретого воздуха и в обратном направлении? А мы изогнем горелку. Видите как? Теперь струя пламени под огромным давлением рвется к устью трубы. Вот мы и создали вихрь. Подставим под этот вихрь лопатки паровой турбины (разумеется, несколько видоизмененные). Затем мы с вами можем спокойно сесть и созерцать. Наша вещь сама будет крутиться, пока есть в бачке горючее.

Таков был этот простой и, как мыслилось Бережкову, гениальный двигатель, с которым он шел к Шелесту.

- Прошу вас, - сказал Август Иванович.

Отлично натертый паркет блестел в его большом кабинете. В этот день, как назло, стояла оттепель, а у Бережкова не было калош. В передней он долго шаркал о половик промокшими башмаками. Теперь, стоя в дверях кабинета, он отчетливо представил, как появятся на этом паркете сыроватые следы его ног, и густо покраснел.

Шелест сидел у письменного стола в кожаном кресле. Отвлекшись от работы, он не привстал навстречу своему гостю и холодно взирал на него. Однако когда он увидел внезапно вспыхнувшие щеки Бережкова, выражение серых строгих глаз переменилось. Там промелькнули юмористические искорки.

- Прошу вас, - мягче повторил Шелест.