Я моментально разыскал домоуправление.

- Чей дом?

Председатель домоуправления, который, судя по свободному пиджаку, был когда-то толстым, оглядел меня, очевидно, проникся почтением, встал, откашлялся и с готовностью сообщил, что до революции в доме помещалась мастерская по оцинковке и никелировке металлических изделий, а потом хозяева куда-то выехали. Теперь мастерская числится за автосекцией Московского Совета. Смиренный председатель так никогда и не узнал, что в эту минуту я его чуть не обнял. Но в те времена я уже умел сдерживать свой адский темперамент.

Мне буквально ворожила бабушка. В автосекции я всегда встречал ласку и привет как один из ее основателей, как достойный сотоварищ братства автомобилистов.

С Самотеки я поспешил в автосекцию, разыскал председателя, своего доброго знакомого, и сказал:

- Дай мне ключ от особняка на Самотеке.

- Какой ключ? Какой особняк? Понятия не имею ни о каком особняке.

- Дом числится за тобой, там висит замок.

- Ну и что же?

- Я хочу посмотреть, нельзя ли там опробовать одно мое изобретение.

- А что ты придумал?

- Объясню потом. Разреши сначала осмотреть.

- Пожалуйста. Мне этот особняк пока не нужен.

- Пошли кого-нибудь со мной. Мы откроем и произведем опись.

Вместе с одним из служащих автосекции я отправился обратно на бульвар и одним ударом лома сшиб заржавевший замок. Нашим взорам предстала брошенная на ходу жестяная и никелировочная мастерская.

Внизу стояло несколько ванн, в которых когда-то производились оцинковка и никелировка. В одной из комнат сохранились остатки обстановки: хромое кресло, облупившийся комод и продырявленный диван.

Опись была составлена в четверть часа. По этой описи я принял дом, обязавшись в ближайшие же дни снова приехать в автосекцию, чтобы оформить аренду.

6

Словно охваченный пламенем, я не мог угомониться.

Не было покоя и Маше. Первоклассная специалистка по устройству выставок весь вечер орудовала тряпкой и щеткой, подметала, мыла, скребла и все-таки никак не могла справиться с осевшей в особнячке многолетней пылью.

А я тем временем занялся электричеством, проверил провода, зачистил контакты и, абсолютно не чувствуя усталости, притащил из дому массу необходимых вещей, в том числе несколько лампочек, и осветил особнячок.

У Маши уже накопилась груда мусора.

- Алеша, все это надо вынести... Выбросить в помойку.

- Выбросить? Ты сошла с ума! Это драгоценнейшие вещи!

Я бережно перебрал всю кучу. Дырявые ведра - пригодятся; стоптанный ботинок - это же кожа, понимаешь, Маша, кожа для разных прокладок; драные решета, ого, еще как потребуются; обрезки жести - нужны, нужны; сломанные пружины от дивана - тоже пойдут в дело; рваная бумага - вот этим, пожалуй, можно пожертвовать. И то не выбросить, а протопить печку, подсушить воздух. Благо, вот и дровишки завалялись.

Рассортировав мусор, я занялся печкой, просмотрел дымоход, очистил топку от золы, прожег бумагой подтопок, надымил (чем, конечно, вызвал ропот Маши) и был необыкновенно счастлив, когда наконец печка потянула.

Прекрасное помещение!

- Машенька, ты думаешь, я ограничусь мельницей? Как бы не так... Это только начало. Плацдарм...

- Для великих дел? - подает голос сестра.

Я улавливаю легкую иронию. Весь день Маша помалкивает, не хочет портить мое великолепное настроение, помогает мне, но порой вздыхает.

Потрясающая идея сооружения мельницы явно не привела ее в восторг. Но ведь сама же она уговаривала меня хоть чем-нибудь заняться, лишь бы я перестал хандрить, валяться.

Какое там валяться! С нынешнего дня я буду спать вот на этом диване, из которого торчат концы пружин, буду вскакивать на рассвете и работать, трудиться над своим изобретением.

- Что? Ты намереваешься здесь ночевать?

Отбросив свою робость, Машенька принялась разносить ужасное, отсыревшее помещение, в котором за одну ночь можно заработать туберкулез или по меньшей мере ревматизм. Но я только посмеивался. Еще раз сбегав домой, я притащил свою подушку, простыни и одеяло.

Спокойной ночи, Маша! Я целую и выпроваживаю возмущенную сестру, затворяю дверь, стелю на диване, гашу свет, ложусь. И погружаюсь в раздумье. Как же устроить мельницу?

Надо вам сказать, что о мельницах я не имел никакого представления. Лишь один раз в жизни я побывал на водяной мельнице и видел запруду, деревянное мельничное колесо и огромные жернова. Никакой литературы об устройстве мельниц у меня не было.

Но я вспомнил, что среди вещей, которые я захватил при переселении, имелся толстенный универсальный справочник для инженеров.

Я вскочил, снова зажег лампу, взял справочник и среди слов на букву "М" разыскал "Мельницы". Очень внимательно прочел. Потом открыл букву "Ж", нашел "Жернова" и узнал, что жернова делаются следующим образом: берется камень какой-нибудь твердой породы, мелко дробится, просеивается, засыпается в форму и заливается раствором хлористого магния, который связывает каменную мелочь в монолит. Все сведения о жерновах были изложены в одном столбце убористой печати. Вернувшись на ложе, я продолжал соображать.

Камень какой-нибудь твердой породы... Ба! Накинув пальто, в ночных туфлях я вышел на улицу и под покровом темноты выковырял из мостовой несколько булыжников.

Доставив добычу в особняк, я всю ночь дробил булыжник. Несколько раз я угодил молотком по пальцам, но к утру с удовольствием созерцал разбросанный всюду битый камень и поставленное на лист жести решето, доверху наполненное каменной крупой.

Теперь нужен раствор хлористого магния. Где его достать? Денег у меня, как вам известно, совершенно не было, я ринулся на путь вольного изобретательства без копейки за душой. Где же раздобыть нужный раствор в кредит?

Пораскинув умом, я вспомнил о Подрайском. Конечно, у него сколько угодно хлористого магния. Да, вот кто мне его одолжит!

Что? Неужели я ничего не рассказывал о том, как устроился Подрайский при новой власти? Ну, тогда мы сейчас это восполним.

7

Итак, с Подрайским произошло вот что.

Впрочем, с вашего разрешения, я лучше нарисую одну сценку, относящуюся к весне 1919 года. Вообразите солнечный апрельский или мартовский денек.

Я сидел в промозглом, не топившемся всю зиму большом здании на Ордынке, где помещался тогда Комитет по делам изобретений, и, будучи там разумеется, по совместительству - председателем технического совета, принимал изобретателей.

Помню, вошел бритый, худощавый человек в "финке" - очень распространенной в те времена круглой кожаной шапке с меховым околышем, в потертой черной жеребковой куртке. Огромные шоферские перчатки с крагами были сунуты под мышку.

Я обратил внимание на какой-то странный запах - не то дыма, не то дегтя, - который исходил от посетителя.

- Садитесь, - любезно сказал я. - Чем могу служить?

И вдруг прозвучал потрясающе знакомый голос:

- Алексей Николаевич, неужели вы не узнали меня?

Боже мой! От изумления я чуть не свалился с кресла. Передо мной был Подрайский, бывший наш Бархатный Кот... Куда-то девались его черные усики, чарующая улыбка, румяные круглые щечки. Я не встречался с ним с 1917 года, с того времени, когда солдаты, строители амфибии, вывезли его на тачке. Где он обретался эти годы? Какие превращения претерпел? И что привело его сюда?

Он протянул мне руку, тоже какую-то странную - заскорузлую, желтую, будто крашенную хной. Я опять предложил ему стул.

- Прошу вас, Анатолий Викентьевич... Вы ко мне по делу?

Подрайский, однако, не сел... По давней привычке оглянувшись, он тихо произнес:

- Да... Имеется величайшее изобретение...

- Любопытно... Какое же?

- Алексей Николаевич, вы не смогли бы спуститься сейчас со мной на улицу?.. Я вам все покажу в натуре.

Через минуту мы вышли из здания. У подъезда стоял очень потрепанный, облезлый легковой автомобиль "фиат". Подрайский открыл переднюю дверцу и широким жестом, который мне напомнил наконец его безупречные былые манеры, пригласил меня в машину.