— Спасибо, мой дорогой…
Антонина Викторовна вдруг подумала, что ее племянник до удивительности похож своими красивыми точеными чертами лица на карточного валета… Слава богу, только чертами лица. Антонина Викторовна отчего-то вздрогнула, вспомнив о картах.
Да, да, очень похож… Изящный овал, очерк губ…
— Кстати, а на «Пиковую даму» вы не хотите? «Тройка, семерка, туз».
— Пока нет…
— Тройка, семерка, туз… — повторил он словно в оцепенении. — «Не ты ли тот третий, кто, страстно любя, придет, чтобы узнать от нее три карты, три карты, три карты?»
— Не входи в роль, — предупредила Антонина Викторовна, она даже вздрогнула от его голоса, обратив внимание, что ей отчего-то снова стало крайне неприятно упоминание о картах. — Ты все-таки всегда был слишком артистичным и увлекающимся…
— «Я пришел вас умолять о милости одной. Вы можете составить счастье целой жизни, и оно вам ничего не будет стоить…»
Он бормотал, как будто не слыша свою собеседницу.
— По-твоему, я так похожа на графиню, на «осьмидесятилетнюю каргу»? — Антонина Викторовна тоже начала цитировать «Пиковую даму».
— Ну что вы…
— Или уже, может, даже не на графиню, а на призрак графини? — принужденно рассмеялась Антонина Викторовна, дотрагиваясь до своих бледных ввалившихся старушечьих щек.
— Ну как вы могли такое подумать?!
— Впрочем, хватит о пиковых дамах… — сухо заметила Антонина Викторовна.
Но ее собеседник словно уже не мог остановиться:
— «Груды золота лежат. И мне одному, одному принадлежат…»
Он очень искусно изобразил безумное бормотание сошедшего с ума Германа из «Пиковой дамы».
— О чем ты, милый друг?
Антонина Викторовна неожиданно покраснела, и притом довольно заметно, несмотря на свою обычную старческую бледность.
— Кстати, если ты о коллекции, которую оставил мне твой отец, — старая женщина, очевидно, приняла эти слова Германа из «Пиковой дамы» как-то слишком на свой счет, — то не волнуйся: с ней ничего не случится. Вот помру — и она твоя. Твой папа просто… Ну, что-то… Ну, как бы тебе это объяснить… Не то чтобы сомневался… А что-то смущало его в тебе в последнее время, перед его смертью… Он, видимо, хотел, чтобы ты еще повзрослел… Вот и решил: пусть коллекция пока побудет у твоей старой тетушки, то бишь у меня. Тем более, всем понятно, что я все равно на этом свете долго не заживусь… А ты за это недолгое время все-таки еще наберешься ума, и тогда…
— Да и тогда… «Вот катафалк, вот гроб… И в гробе том старуха без движенья, без дыханья…»
— Не очень остроумно… — вдруг обиделась Антонина Викторовна. — Я понимаю, ты просто не можешь без оперных цитат… Но в данном случае, мой милый друг, ты все-таки переборщил…
— Петя, вы с Дорманом контракт составляли? — Аня позвонила мужу на работу.
— А то…
— Ты не можешь сказать его адрес?
— Зачем?
— Ну… — уклончиво протянула Аня.
— Господи, опять за свое! — обреченно вздохнул Стариков. — Подожди минутку.
— Терпеливо жду.
На самом деле большего нетерпения представить было трудно.
Неужели этот таинственный спутник, провожавший пожилую даму в Скатертном переулке? Этот чуть не отправивший на тот свет капитана господин и есть…
Неужели?
— Ты слушаешь?
— Да.
— Тебе индекс нужен?
— Нет, нисколько…
Письма она писать ему, конечно, не собиралась.
— Тогда записывай…
— Готова!
— Сейчас, погоди еще минутку: у меня другой телефон звонит.
— Ну, Петя! — взмолилась Светлова.
Было слышно, как Стариков говорит по мобильному.
«Зачем, зачем людям столько телефонов?!» — несправедливо злопыхала Светлова.
Наконец в трубке снова раздался драгоценный голос мужа:
— Слушаешь?
— А ты как думаешь?! — рассердилась Аня.
— Так вот… — Петя сделал наглую, длинную, издевательскую паузу. — Москва, Скатертный…
— Спасибо, друг! — Аня, не дослушав, положила трубку. Схватила рекламный проспект «Делоса» и помчалась с ним в больницу.
Светлова достала из сумки глянцевый рекламный проспект с улыбающимся лицом Дормана.
— Это он?
Капитан задумался.
— Похож.
Он поморщился, осторожно ощупывая свою сотрясенную столкновением с автомобилем голову. И опять стал внимательно разглядывать улыбающееся лицо.
Наконец покачал головой:
— Нет.
— Нет?!
— Точно нет.
Нет! Это твердое «нет», уверенное «нет», сказанное Дубовиковым, не оставляло сомнений.
Может, все-таки ошибается? Куда там… Ведь товарищ Дуб — бывший милиционер, у него профессиональный взгляд на лица. Столько пришлось держать в голове словесных портретов, всевозможных нуждающихся в поимке морд. И сличать, сличать, сличать…
Поэтому, когда Дубовиков смотрит пристально Ане в лицо, она сама чувствует себя, как на опознании. Можно не сомневаться: вряд ли он при этом любуется… В общем, его будущей девушке не позавидуешь.
Итак, с Дорманом он не ошибся — все-таки нет. Аня еще раз с сожалением взглянула на улыбающееся с афишки интеллигентное лицо режиссера…
Все-таки гадкий он, этот сыскной азарт! Приличный человек оказался не преступником, а она расстроена.
Хотя, если честно, она и раньше в глубине души сомневалась…
С одной стороны, очень многое совпадает… Репертуар театра и репертуар убийств.
То, что Дорман знал Джульетту и даже собирался с ней встретиться, — запись на зеркале…
И то, что живет он в Скатертном…
Хотя, как выяснилось теперь, номер дома у него другой.
Но основное несовпадение было в главном. Таких людей, как Дорман, их дело забирает целиком. Им маму родную поцеловать некогда, не то что убийства планировать.
Говорят, любви нужна праздность. Но ненависти, которая, так или иначе, всегда есть основа преступления, она, праздность, тоже нужна.
А такие, как Дорман, все время на виду, их день расписан даже не по часам, а по минутам. И они со всеми своими потрохами в руках собственного секретаря: «Кирилл Бенедиктович, через пять минут у вас встреча, через полчаса интервью… вечером вы…», и так далее… Для них проблема, как побыть в одиночестве… Ибо они всем нужны и их буквально рвут на части.
А тому, другому, нужно было много времени, много… И полное отсутствие чужих любопытных глаз. И вообще, для вынашивания столь чудовищных идей необходимо замкнутое пространство одиночества… По меньшей мере, трудно обдумывать такие штуки, оживленно общаясь в шумной компании.
Теперь, когда всем ее подозрениям пришел конец, ей хотелось поговорить с Дорманом. И Аня решила в ближайшее время наведаться в гости.
Вот только не сейчас…
Аня взглянула на часы и ахнула: через тридцать минут заедет Стариков, поест, схватит чемодан — и в аэропорт.
У Кирилла Дормана было ощущение, что в «Делосе» происходит какая-то чертовщина… И еще было ощущение, что это самое, то, что происходило в театре, началось, когда Джуля Федорова попросила его взять на работу своего знакомого молодого человека.
Они, Дорман и Джуля, даже решили тогда встретиться в «Молотке» и обсудить это… Ну, не то чтобы так уж важно было это обсуждать — не бог весть какие события! — а просто Кирилл Бенедиктович никогда не отказывался от возможности пообедать с красивой, эффектной девушкой.
Но Джуля куда-то запропастилась.
К сожалению, Дорман был, как всегда, так загружен, что толком не обратил на это обстоятельство никакого внимания…
А несколько позже ее приятель явился к Дорману сам. Сослался на Джульетту.
Впрочем, посетитель мог бы обойтись и без этого… Оказалось, что они почти знакомы. Только Дорман сначала никак не мог вспомнить — и ведь не самая, прямо скажем, распространенная в России! — его фамилию… Такая, что трудно забыть…
Потом посетитель представился, и Дорман сразу все вспомнил.
Кажется, он учился на вокальном отделении. Они не были с Дорманом в одном потоке. Кирилл был на три класса старше. Но он его помнил. Что-то там было с ним, с этим парнем, какая-то лав стори. Что-то драматическое, из тех историй, что любят распространять завзятые сплетники, рассказывая с придыханием. Отчего-то он ушел, не закончив школы. Но что именно там случилось с ним, сейчас Дорман вспомнить не мог.
