Сиззи развалился полубоком, опираясь на ручку двери, и рассматривал собеседника с таким видом, будто только что впервые осознал, что с ним рядом сидит живой человек, а не говорящий автомат. Затем также внимательно стал осматривать проплывающий безвозвратно мимо безрадостный пейзаж, отправив длиннопалую свою руку в карман запылённых брюк, откуда она вернулась с маленьким фармакопейного вида пузырьком на широкой ладони.

– К тому же, наверное, – продолжал Адамс, – вся это законодательная массовка нужна, с одной стороны, как зримый символ наличия власти, уберегающий общество от хаоса мелких правонарушений, перерастающих в неуправляемый кризис, его парализующий; с другой же стороны, порождаемая такой массовостью средняя некомпетентность представителя власти может быть необходимой и вполне терпимой платой за страховку от опасности единовластия и тоталитаризма, – кажется, так нам в школе рассказывали про блистательные качества великой американской демократии.

– Дааа, – протянулось неспешно в ответ, – чертовски хорошая задумка, только что в ней толку, когда результат такой никудышный. Ведь так власть сосредотачивается не в руках конкретного человека, а в руках некоего класса, внутри которого все единообразны до одинаковости и который сам себя воспроизводит и в себе замыкается, – пузырёк начал с цирковой ловкостью перекатываться по пальцам. – И если можно убить или сместить тирана – то что делать с классом? Тем более, если он и с задачами своими не справляется, и изменить ничего не даёт.

– Это смотря какие у него задачи, – пожал плечами ирландско-норвежский полукровка, – если развитие и улучшение мифических буржуазных ценностей – тут результат слабый, не поспоришь, а вот если задача состоит в кастовой закрытости и обеспечении преемственности, то здесь всё куда благополучнее. С другой стороны, может, это и не самая эффективная схема, но ведь живём же, слава богу, и не коммунизм у нас, и революций нет, и английская корона на нас больше не претендует, и преступность уже не та, что в нашем детстве, – кажется, не так всё и плохо.

– Всё-то у тебя «неплохо», счастливый ты тёзка Макальпина, а не плохо ли, когда к бедному еврейскому бакалейщику обращаются некий молодой человек с предложением неких специфических услуг, которые государство ему предоставить не берётся, и бакалейщик соглашается, потому что услуги эти ему всё же нужны, даже если молодой человек ему и не по нраву, и действия его противозаконны. Соглашается, потому что знает, что полиция ему не поможет, даже если захочет, потому что новая наша схоластика идёт на любую умственную акробатику, лишь бы переиграть здравый смысл. Соответственно, не лучше ли на нашего гипотетического услужливого молодого человека надеть ливрею государственного служащего, а лишившегося её копа отправить бакалейщику в приказчики?

– Тебя послушать, так выходит, что стоит выбрать президентом или мэром Нью-Йорка человека с прозвищем вроде Фрэнки-Пулемёт или Чарли-Пуля-В-Голову, – отозвался заинтересованным тоном Адамс.

– Не знаю, может, они и без того в одной упряжке, и у них своего рода разделение обязанностей для создания дефицита и повышения ценностей на ряд услуг и товаров.

– Как это? – голова водителя опасным образом отвернулась от дороги.

– Скажем, государство объявляет незаконным какую-нибудь невинную и естественную человеческую потребность, вроде выпивки и игры в кости, и удовлетворение этой потребности предлагается из-под полы, автоматически становясь дороже в силу явной противозаконности и ограниченности предложения.

– Хороший бизнес-план, – слегка прищурился Адамс, – только потребности тоже надо ограничивать, а то так можно дойти до борделя с малолетними или работорговли.

– Я говорю про потребности естественные, – несколько резко отозвался Сиззи. – Конечно, всякие бывают извращенцы, но большинство людей нормальные, как среди полицейских, так и среди мафиози.

– А ещё они любят детей, придерживаются патриархальных ценностей, слушают по воскресеньям мессу, и готовят лазанью для своей большой итальянской семьи, – лицо Адамса растянулось довольной улыбкой.

– Твои стереотипы близки к расизму, приятель, – засмеялся Сиззи.

Смех его прервался вопросительным кивком головы и взглядом, который словно сейчас только заметил затейливый танец фармакопейного пузырька меж длинных пальцев:

– Бензедрин?

– Бензедрин, – почти ласково протянул Сиззи, посмотрев на замерший на ладони пузырёк, словно сам впервые его увидел. Затем одним плавным движением раскрыл его, высыпал пару таблеток в руку, подбросил по очереди и поймал ртом в воздухе с заправской ловкостью циркового тюленя. Следующее движение предлагающе направило пузырёк влево, сопроводившись ещё более ласковым:

– Угощайся, приятель.

Адамс взял аптечную тару, покрутил в пальцах перед глазами и усмехнулся:

– Вот так встреча, я его со времён службы не пробовал.

– Значит, тебе полагается бонусный эффект ностальгии, лови момент бензедриновых воспоминаний ушедшей юности, как говорили древние римляне.

– Они, значит, знали толк в кручении бензойных колец. Даже странно, что я после армии и в руках его не держал.

– Значит, жизнь твоя после службы стала проще, в армии ведь его используют для поддержания сил в моменты сомнений и тягостных раздумий? – лицо Сиззи расплывалось улыбкой, пальцы выплясывали демоническую кадриль.

– Да, хотя некоторые его использовали и в другие моменты, и не для всех это хорошо закончилось. Например, Энди так любил кружение этих колец, что повредился рассудком. Хотя, – пожал плечами Адамс, – может, это всё было от пристрастия к лунному свету и сочинению слишком вычурных стихов. Во всяком случае, как писала его матушка, теперь он обитает в большом доме в окружении товарищей по умственному несчастью. – Адамс аккуратно вытряхнул из пузырька одну таблетку, и взял её губами с ладони, не отрывая от дороги глаз. – Или счастью, в конце концов, сами-то они вряд ли ощущают себя больными или ущербными, скорее, таковыми для них являются окружающие. Да и кто может сказать, как лучше или проще жить в нашем мире. К тому же, бензедрин убедил меня, что лучшее состояние из возможных это…

– Прошу тебя, не впадай в банальность, и не говори что-то вроде «трезвость» или «нормальность».

– Не совсем. Возвращение к нормальности. После того, как вышел из неё, посмотрел на мир и себя с другой стороны, узнаёшь цену обычности, с которой тебе жить.

– Можно и не возвращаться, какие проблемы, – пожал плечами Сиззи.

– Можно. А если добавить к этому увлечение затейливой поэзией, можно и надолго обеспечиться бесплатным жильём и доброй компанией.

– Отличная проповедь, викарий.

Сиззи повернул ручку приёмника, и унылая каролинская тишина разбавилась, в дополнение к шелесту шин и рокоту двигателя, охрипляемым лампами голосом Ричи Валенса. Вслед допевшему герою недавно умершей музыки через строй помех продрался бодрый голос рыцаря пропаганды и массовой информации:

– Добрый день, дорогие радиослушатели! В эфире радио KBBL, передача «Полдневная беседа с…», с вами в студии Джерри Вулфстайн, и нашей темой будет громкое убийство в Нью-Йорке предполагаемого босса мафии Тонино Бадольини, а собеседником нашим станет крупный знаток в этой области, профессор Мичиганского Университета и автор недавнего криминального бестселлера «Дети омерты» Уилбур Трипвуд. Здравствуйте, профессор, рады видеть вас в нашей студии.

– Добрый день, Джерри, спасибо, что пригласили.

– Итак, сегодня утром в нью-йоркских доках было обнаружено тело известного бизнесмена Тонино Бадольини, который в прессе часто назывался одним из лидеров организованной преступности, хотя официально никаких обвинений ему никогда не предъявлялось. Однако редко добропорядочных джентльменов находят в костюме за две с половиной тысячи долларов убитыми в богом забытом складе в доках, не так ли, профессор?

– Совершенно верно, Джерри, хотя, к сожалению, никто не застрахован от того, чтобы стать жертвой банального грабежа, всё-таки люди влиятельные, состоятельные, а тем более имеющие основания опасаться за свою безопасность, меньше подвержены подобным происшествиям. Ещё менее того они подвержены ночным прогулкам по докам.