– Я не смотрю телевизор, – сочувственно произнёс Рудька.

– Да, – покачал головой профессор, – а то бы Вы были в курсе главного скандала минувшего года.

– Кризис?

– Да что Вы, любезный! – воскликнул профессор. – Какой кризис? О жидах-с, всё вокруг них-с…

– О жидах? Ну я что-то слышал, но ведь это было осенью ещё.

– Помилуйте! До сих пор успокоиться не можем-с.

Рудька понял, что сейчас профессор уже не о себе говорит и со вниманием приготовился выслушать его до конца.

– Вот и вся свобода слова, так называемая! Эти книжки, которые ты конкретно считаешь плевком в твою душу русского человека, можно издавать, а вот эту, в которой что-то там нехорошее про евреев, издавать, оказывается, нельзя. Про те книжки хоть раз ты слышал в той же самой передаче, что не-хо-ро-шо? Наоборот, они тебе такое ведро помоев на голову выльют,… каждый день льют. Это называется у них свобода слова, свобода печати… Ну а как быть с этой книжкой тогда?

Рудька слушал.

– Как с нею быть? Вот, человек подумал и написал. Кстати, многую правду написал. Мы издали. Тираж-то, ой, всего полторы тысячи экземпляров. Те полторы тысячи, которые купили бы, они имеют право читать и делать свои выводы?

– Конечно, – сказал Рудька.

– Нет, не имеют. Оказывается, не имеют. Тема выбрана не та.

– Значит есть всё-таки цензура?

– От куда дует ветер? – озадаченно произнёс профессор и сел на место. – Что с нами сделали, с русскими? Осталось ли хоть что-нибудь и у кого-нибудь от самосознания?

– Осталось… – твёрдо проговорил Рудька, – отвечая, как самому себе.

– Вот эти ребята, уже в чёрной униформе, сегодня были и предложили нас охранять. Вы представляете, пришли и предложили, те самые, которыми пугают с телевизоров детей. Мы отказались. Пока живёт на этой земле хоть один человек, который помнит последнюю войну, этих он не впустит в своё сердце. Эти у него ассоциируются с теми же, против которых воевал, быть может, твой дед и мой отец.

– А мне кажется, что такими их сделало наше «свободное» телевидение и «свободная» пресса. Искусственно их ассоциируют с фашистами, создают соответствующий имидж.

– Да нет, Родион, в этом только часть правды. Другая часть в том и заключается, что лидеры этой, так называемой, «сдерживающей силы», ничего не знают о русской душе. Забыта сама история, какими мы были.

– А какими мы были? – задумчиво произнёс Рудька.

– А вот, – как бы отвечая на вопрос тысячи таких молодых людей, сказал пожилой профессор. – Мой прадед, Павел Степанович Кручинин, когда получил известие о свержении Государя, растерянно задал только один вопрос: «Армия-то, армия-то что же?» Он не мог поверить в то, что именно армия прежде всего, являющаяся незыблемой опорой Царя, как раз и предала его. Он не мог в это поверить, как такое могло произойти. После этого дед замолчал, заперся у себя в комнате, больше ни с кем не говорил. И через три дня скончался.

Рудька со всех сил скомкал свою шапчонку и пристально смотрел на профессора. Теперь уже тот отвел свои влажные глаза, растерянно бродя ими по груде раскиданных по полу бумаг. Рудька встал и направился к выходу.

– Так Вы остаётесь у нас? – ласково спросила женщина, окликнув его у самого порога.

– Сразу после Рождества я приду, – ответил Родион.

Алёша хотел было уже свернуть свою трубу, разобрать штатив и упаковать всё это обратно в чехол, как вдруг внимание его привлекли две иномарки внизу, подъехав на большой скорости и резко остановившись у самого забора, отделяющего улицу от стройки. Из машин повыскакивали молодые парни, показавшиеся изрядно подвыпившими. Они шумели, громко разговаривали между собой на только им одним понятном языке. Будто чего-то искали – такое создавалось впечатление. С крыши недавно построенной, но ещё не сданной девятиэтажки Алёше хорошо было видно, что происходило внизу, даже его подзорной трубы было не нужно. Неожиданно парни запустили в воздух несколько питард, разорвали пару хлопушек, в раз осушили очередную бутылку шампанского и поехали дальше на своих машинах, очевидно, продолжая встречать Рождество в следующем месте.

Теперь только Алёша свернул всю свою амуницию и, последний раз окинув взглядом панораму города, направился к выходу. Здесь, в дверях, он нос к носу чуть было не столкнулся с запыхавшейся от тяжкого подъёма на крышу девушкой. От неожиданности он отпрянул назад.

– Ой! – Тоже от неожиданности встречи закричала девушка. Ноги её подкосились и она упала в сугроб, который успело намести всего за пару часов.

Два существа какое-то время с опаской изучали друг друга. «Надо же, какая встреча!» – подумал про себя Алёша. Он узнал неожиданную гостью, но всё равно первое, что сообразил сказать, была естественно-глупая фраза из мультфильмов.

– Ты кто?

– Я бежала на крышу… – ещё не отдышавшись, проговорила девушка.

– Тепло в сугробе-то лежать? – усмехнулся Алёша и сделал шаг, чтобы приблизиться.

Его вытянутая рука сообщала о готовности помочь подняться и, видя это, девушка попыталась судорожным рывком сделать это сама. Тонкие руки её провалились в снег и неловкое тело, неуклюже трепыхнувшись, ещё больше увязло в сугроб. Алёша удивлённо смотрел на беспомощно барахтающуюся девушку и не знал, что предпринять. Он боялся подойти, но тут она, сурово глядя в его глаза, сама протянула ему руку.

– Я узнал Вас. – Сказал Алёша, рывком выдёргивая несчастную на волю.

– Да меня все узнают, – проговорила она и быстро пошла к карнизу, став осторожно поглядывать вниз.

– Вы та самая скандальная журналистка, которую отовсюду выгнали: из газеты, с радио, с телевидения… А теперь Вы распространяете какие-то листовки…

– А Вы не видели внизу ничего подозрительного? – Не оборачиваясь спросила девушка.

– Для себя ничего. – Ответил Алёша.

– Машин не было?

– Да были две иномарки.

– И где же они теперь? – Повернулась девушка к Алёше. – Куда поехали?

– Выпили по бутылке и укатили в город. Люди заранее отмечают Рождество. – Пояснил Алёша.

– Фу-у… А я думала, это за мной.

– Чего?

– Охота. Вы же сами сказали – скандальная журналистка.

– Да мне-то в принципе всё равно. Это уж я так, к слову сказал. – Попытался оправдаться за свою бестактность Алёша.

– Просто люди говорят, городская молва.

– Городская молва… – Задумчиво произнесла девушка и Алёша почувствовал в её голосе столько горечи и обиды, что за себя стало вдвойне неловко.

– А я вот не случайно на крыше. – Попытался он смягчить ситуацию. – Меня, кстати, Алёша зовут.

– Ну меня Вы знаете, я Тамара. – Покачиваясь и как-то полубоком девушка подошла к нему.

– Это у меня хобби такое, город в подзорную трубу смотреть. Только Вы не подумайте чего, только город.

– Интересно.

– Ещё как! Но я ведь не просто смотрю, я ищу. – Загадочно произнёс Алёша.

– Ищу? Чего же ищу?

– А вот, неожиданные ракурсы ищу. И Вы спросите, как давно это началось? С самого детства. Я перешёл в седьмой класс, когда мы въехали в панельную девятиэтажку. Это было в 1977 году. Я гордился тем, мой дом был первым высотным.

– Ну нет, первый был у старого кладбища. – Возразила Тамара.

– Вы знаете? – Удивился Алёша.

– Конечно знаю! Почему бы не знать?

– Ну да, конечно, в нашем городке постройка девятиэтажки уже событие. И всё равно, тот дом был каменный, а мой первый из панельных. Во-он он виднеется, видите?

– Понятно. – Произнесла Тамара, поглядев в сторону, куда показал Алёша. Там виднелось уже несколько девятиэтажек, и каменных и панельных. Какую именно он имел ввиду она на могла понять.

– И вот когда я впервые попал на крышу, мною овладела настоящая страсть. Я не просто смотрю, я всё записываю.

– Записываю?

– Веду дневники, где фиксирую свои наблюдения. Ну, как это, что откуда видно, что ли; с каких точек какие достопримечательности открываются.