Я подошёл. Присел рядом с женщиной. Она коротко взглянула на меня. Отвернулась. Потом опять повернула ко мне своё лицо.

— Вы ко мне? — спросила тихо. — Оттуда? Мне обещали, что сегодня кто-то придёт.

— Здравствуй, — я протянул Галине руку и представился: — Шестой.

— Здравствуй… те, — споткнулась Галина на последнем слоге, — а почему Шестой?

— В детдоме фамилию дали, — объяснил я ей, — в том году я шестой подкидыш был. Администрации надоело фамилии выдумывать, вот они меня под номером и определили. У предыдущих подкидышей нормальные фамилии: Иванов, Петров, Фёдоров, Сидоров и Шульц. А у меня вот Шестой.

— Как интересно, — протянула Галина.

Хотя было видно, что это ей уже не интересно. Она думала о своём. И думала с болью. Боль стояла у неё в глазах. Боль чувствовалась в её напряжённой позе, в том, как она сидела на скамейке. Боль была в её словах.

— Мы ещё в школе дружили, — начала она говорить внезапно, — потом влюбились оба. В институт поступили. На втором курсе расписались. Потом я родила Никиту. Было тяжело. Но справлялись. Потихоньку, но встали на ноги. Родители помогли. Потом Алёнка родилась. Работали много.

Мимо прошли две женщины. Поздоровались с нами. Галина кивнула им. Помолчала. Затем продолжила:

— Жили мы хорошо. Потому что у обоих головы на плечах и работали много. И сейчас живем в достатке, но ритм жизни остался прежний, потому как надо детям дать образование и есть много идей и сил для реализации. Но потом случилось это. Стеклянный взгляд и постоянные смс-ки. Как будто подменили человека. Ничем не интересуется. Только работа и телефон. Со мной почти не разговаривает. А я люблю его. Он мне очень дорог. Я с ним полжизни прожила. Роднее его у меня никого нет. Только дети. Но дети — это другое.

И Галина заплакала. Точнее, пара слезинок скатилась у неё по щеке. Она достала платок и вытерла глаза.

— Что мне делать? Я не знаю, я ничего не знаю, — сказала она, — я даже не знаю, изменял он мне с этой девицей или нет. Он говорит, что просто переписывается. А я не знаю.

— Спит он с ней, — подал голос я, — редко, но спит.

Галина отшатнулась, как от удара. Но не заплакала.

Только ещё сильнее сгорбилась.

— И что мне делать? — снова спросила. — Я жить не хочу. Без него не могу и не хочу.

— Тебя как в детстве звали? — в свою очередь спросил я её.

Галина непонимающе посмотрела на меня.

— Так и звали, по имени. Иногда Галкой. Мама звала Галчонком.

— Ты сейчас на ворону похожа, — усмехнулся я, — на побитую старую, облезлую ворону. А не на Галку и тем более Галчонка.

— Зачем вы так? — спросила она обиженно.

— А я не люблю балаболов, — ответил я. — Если человек не хочет жить, то он идёт и умирает. А не трезвонит об этом на каждом углу. Так что ты умирать не будешь и говорить об этом тоже не будешь. Вопросы есть?

— Есть, — ответила Галка, — есть вопросы. Как мне жить дальше?

— Я не про жить, — махнул я рукой, — я про то, чтобы не жить. Никаких разговоров и мыслей. Про не жить. А как жить, мы сейчас решим. Но только слушать меня должна беспрекословно. Вопросы есть?

— Вопросов нет, — откликнулась Галка.

— Тогда волоки сумки домой и пошли в ресторане посидим, поговорим, — скомандовал я, — я угощаю. Дома у тебя дети, лишние уши. А рядом с вами очень приличное тихое местечко с чешской кухней. Мне его давно рекомендовали. Только вот всё времени не было посетить.

— Мне ужин дома ещё готовить, — сказала Галя.

— Вот дети и приготовят, — скомандовал я, — поручи дочке что-нибудь простенькое. Справится она у тебя?

— Справится, — кивнула Галя, — она любит готовить.

— Отлично, — сказал я, — жду тебя через десять минут тут же, на скамейке. И не задерживайся, холодно.

Галина поднялась. Взяла сумки. Зашла в подъезд. Ровно через 10 минут вышла. Вид у неё был растерянный.

— Как-то непривычно в ресторан среди белого дня с незнакомым мужчиной, — сказала.

— Я Ангел, со мной можно куда угодно, — отозвался я, — а покушать всегда полезно, особенно для нервов.

В ресторанчике было малолюдно. Где-то фоном играла лёгкая музыка. Фортепьяно с саксофоном. Мы присели за дальний столик. Я заказал гуляш с кнедликами, Галина ограничилась шопским салатом. Из напитков взяли по безалкогольному пиву. Я был за рулём, а Галина мне нужна была трезвой.

— Рассказывай, — велел я, елозя кнедликами по тарелке.

И Галя начала рассказывать. Ничего нового она мне не поведала. Всё это я уже прочитал в деле. Но ей надо было выговориться. И она выговаривалась. А к концу рассказа начала плакать. Слёзы падали в салат.

— Извините, — сказала Галина.

— Плачь, — велел я ей, — плачь, сколько надо. Можешь в голос реветь. Тебе это сейчас необходимо.

И Галя разревелась. Как будто прорвало плотину.

К столику подскочил молоденький официант.

— Что-то случилось? — спросил испуганно. — Я могу вам помочь?

— Салфетки принесите, пожалуйста, — попросил я.

Официант исчез, через несколько секунд вновь возник возле столика, но уже с пачкой фирменных салфеток. Я забрал их у него и протянул Галине. Та благодарно кивнула и принялась вытирать ими лицо. Рыдания стали затихать.

— Что-то случилось? — вновь подал голос официант.

— Случилось, — сказал я, — у вас отвратительный шопский салат. Вы мою спутницу его вкусом до слёз довели.

— Мы сейчас всё исправим, — пискнул официант, схватил тарелку с салатом и убежал.

— Зачем вы так? — сквозь слёзы проговорила Галя. — Я же его ещё и не попробовала.

— Ты плачь, плачь, — сказал я ей в ответ.

— Да уже всё, не хочется, — вытерла Галя остатки слёз и достала пудреницу.

Лицо у неё опухло. Тушь потекла. Она глянула в зеркальце и, что-то пробормотав, скрылась в туалете.

Появилась она минут через 10. К этому времени официант вместо салата принёс запечённый сыр и извинения от шеф-повара.

Галина подошла к столу, села и робко улыбнулась.

— Не знаю, что на меня нашло, — сказала и прикусила губу.

— Это нормально, — успокоил я её, — ты выговорилась и потом ещё и выплакалась. А вместе со слезами из организма удаляются всякие вредные вещества, которые нам портят настроение и аппетит. Так что кушай, Галка. Набирайся сил.

— И правда, есть захотелось, — удивилась Галина, — и на душе легче стало.

— Каждому человеку надо выговориться, — сказал я, — нельзя всё время держать в себе свои мысли и чувства. Вот ты сказала всё, поплакала, и тебе легче стало. И дальше уже проще будет делать следующий шаг.

— И какой он, следующий шаг? — спросила Галина, отложив вилку. — Какой шаг, если человек, которого я люблю больше жизни, перестал меня любить?

Я протянул Галине салфетку.

— На, поплачь ещё.

— Не хочу, — ответила она, — выплакалась на сегодня. Я хочу, чтобы было как прежде, чтобы меня муж любил.

— Тогда открой уши и слушай, — продолжил я, — внимательно слушай. И делай то, что я скажу. Но сначала послушай. Внимательно.

Я отодвинул в сторону тарелку. Помолчал. Всмотрелся в глаза сидящей напротив меня женщины. И начал говорить:

— Запомни раз и навсегда: как прежде не будет. Никогда. Всё изменилось в твоей жизни. И не надо искать кто прав, а кто виноват. Просто прими эту простую истину. Как прежде не будет. Он тебя разлюбил. И обратно любовь не вернуть. Это не разбитая чашка, которую можно склеить. Это любовь. Она как приходит, так и уходит.

— Но я люблю его, — с болью в голосе возразила мне Галина.

— Я же сказал: молчи и слушай, — повторил я ей, — твоя любовь никому не нужна. Она ему не нужна. Я не знаю, что произошло с твоим мужем, да и не хочу знать. Но случилось то, что случилось. Он разлюбил тебя. И всё. Как прежде не будет. Будут два человека, прожившие совместно двадцать два года. С общим прошлым и с разным будущим. Понятно?

Галина кивнула.

— У тебя есть два пути. Первый. Изводить себя воспоминаниями, жить прошлым. Надоедать ему своей любовью, которая ему не нужна. И есть второй путь. Жить дальше.