В общем, встретила она своего ненаглядного дома, приготовилась обрушить на его голову слезную тираду: «Я так больше не могу, это глупо и смешно. И больно, в конце концов!», – но едва их губы коснулись друг друга, а головы опустились на подушку дивана в Ленкиной комнате, как все эти разъедающие душу слова улетучились. Как назло, в тот день Жорик был весьма голоден до секса и не позволил возлюбленной даже рта раскрыть.

А после удачного секса Надежда – никакая.

Так прошло два года. Третий, как жирный плевок по стеклу, медленно пополз куда-то в небытие. Ленка росла, превращалась в симпатичную девушку и требовала внимания и заботы. Сама Надежда будто осунулась. Просыпаться по утрам не хотелось. Ей казалось, что все застыло и никуда не двигалось, что просыпаться нет никакого смысла, и необходимость заботиться о родной дочке уже не гнала на кухню заваривать кофе и готовить завтрак. Зачем? Для чего? День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем ждать коротких встреч, думать о том, что сейчас твой любимый – там, с ней, с этой дамочкой, раздувшейся после родов до размеров дирижабля, сидят вдвоем на кухне, пьют чай, закусывая печенюшками, воспитывают свою девочку, дай бог ей здоровья… это невыносимо. Ленка вырастет и тоже уйдет из дома за таким же красавцем и умницей, и останется она, Надюха, совсем одна.

Впрочем, у нее случались и другие дни. Она не сказала бы, что счастливые, но – оптимистичные. Когда приходил Жорик или когда они встречались на нейтральной территории, в гостиницах, на квартирах подруг и друзей, ей казалось, что предложенный им план вполне осуществим. Иногда ждать своего счастья приходится несколько лет, и побеждают те, кто умеет ждать и не хвататься за первый попавшийся вариант, как за манну небесную. Доводы рассудка («а вдруг отвергнутый тобой вариант был наилучшим, и дальше тебя ждет только шелуха и огрызки?») Надя отметала. Как отметала и кавалеров, недвусмысленно намекавших не только на случайные связи, но и на более осмысленные и продолжительные отношения. Она сохраняла верность любимому – занималась сексом только с ним или с самой собой, надеясь, что он проделывает то же самое лишь с супругой. В такие дни она действительно верила, что выйдет победительницей.

Пока не пришел день, поставивший на ее вере жирный крест.

…Георгий мнется на пороге, протягивает букет из пяти красных, как кровь, гвоздик. Смущенно отводит глаза. Что-то он явно задумал.

– Привет, – вяло здоровается с ним Ленка и сразу запирается в своей комнате.

Надя и Жорик уходят в гостиную.

– Ну, говори.

Георгий уже не наматывает круги по комнате. Он становится перед женщиной на колени.

– Милая, родная, дорогая, единственная (от последнего слова ее передергивает, но она молчит). Я не знаю, как это получилось… как-то все спонтанно, мы не принимали никакого решения, не договаривались, не планировали… просто она перестала пить таблетки, а я не знал, и мы… я был верен тебе, я ведь только с ней… в общем…

Он берет ладони Надежды, зажимает в своих, кладет голову ей на колени, плачет, вращает головой, словно отгоняя морок.

– Она беременна. Светлана беременна. У нас будет второй ребенок… я не знаю… я… я…

Он поднимает к ней свое лицо. Красное, заплаканное. Похоже, он в отчаянии и действительно не понимает, как это произошло.

Милый идиот…

…Рыжий развел руками, словно оправдывался за героя своего рассказа.

– Вот такие беляши.

Мы пили чай из настоящих чашек, уютный и почти домашний звон фарфора сливался с непреодолимым мерным гулом вокзала. Удивительное состояние. Клянусь, я уже сожалел, что мой неожиданный собеседник скоро покинет меня и отправится по своей траектории, которая едва ли когда-нибудь пересечется с моей.

– Что было дальше? – спросил я.

– Дальше было еще смешнее, – ответил Павел, рассматривая крышу стоящего внизу поезда. – Он предложил еще один гениальный план.

– Да ладно!!

– Вот именно, еще один сумасшедший план. Конечно, не все безумные идеи гениальны, но почти все гениальные граничат с безумием, будь уверен. Жорик предложил подождать еще немного, пока подрастет еще один плод его семейной любви. Если в первый раз он озвучил срок в десять лет, чем поверг свою возлюбленную в шок, то вторая цифра выглядела уже более оптимистичной. Пять.

– Да, это уже по-божески, – фыркнул я. – Добрый парень.

Павел не улыбнулся. Продолжил рассказ:

– Надежда ничего не ответила тогда на это щедрое предложение. Молча кивнула, поцеловала его, приголубила, насколько позволяли силы и душевное равновесие, и отправила восвояси. Что с ней творилось на самом деле в те дни, я сказать не могу, но, подразумевая у нее наличие некоторого количества интеллекта, представляю, что она была уничтожена.

В общем, решила она через некоторое время дать своему дефективному Принцу окончательный отворот-поворот. Но сделать это она хотела как-то торжественно, устроить последний день роскошной любви, чтобы ни у кого не осталось никаких камней за пазухой. Романтичная женщина, мудрая, правильная. Не хотела она размазывать своего возлюбленного придурка по стене, спасала его своей любовью и отпускала. Во всяком случае, считала так и искренне верила, что поступает верно. Бабы, что с них возьмешь.

Назначила встречу, заручилась его твердым согласием. «Да, любимая, – сказал Жорик, – я обязательно приеду. У меня как раз свободный день, домочадцы мои собираются к матери в деревню». Сама Надя тоже отправила Ленку в гости с ночевкой. Прибралась в квартире, приготовила роскошный обед – мясо, маринованное в красном вине с какими-то нереальными приправами, названия которых даже мне, человеку большого ума, запомнить не под силу. Купила дорогого шампанского, кажется, отдала рублей восемьсот за бутылку против тех ста пятидесяти, что обычно тратил на выпивку Георгий. И ровно в полдень села ждать.

Час. Жорика нет. Телефон недоступен.

Два часа. Ни звонка, ни другой весточки. Мясо остыло, запахи витают в воздухе аппетитные. Надюха поела, выпила сока. Легла. Уснула.

Проснулась в четыре часа. В квартире – ни звука. На мобильном телефоне никаких сообщений или пропущенных звонков.

Пять часов. Надя откупорила бутылку шампанского, выпила один небольшой бокальчик. Жизнь стала казаться не такой мрачной, а ее мужчина – не такой сволочью. Наверно, с ним что-то случилось, ведь он обязательно позвонил бы, если б мог.

И вот тут…

Павел нагнулся ближе ко мне и зашептал. В глазах появился дьявольский блеск.

– Тут с моей Надеждой случилась жуткая вещь. Жуткая – с точки зрения общечеловеческой морали, но в тот момент ей казалось, что ничего аморального в этом маленьком желании нет. Год или два назад она пришла бы в ужас от одного лишь предположения, но только не в тот дурацкий день.

Она поймала себя на мысли, что ей хочется, чтобы с ним что-нибудь случилось. Пусть он попадет в какое-нибудь ДТП. Перепутает поворот и свалится в пропасть. Пусть он поскользнется в ванной комнате на куске мыла, оброненном старшим ребенком, и разобьет башку о край раковины. Пусть он шагнет вперед, не убедившись, что кабина лифта перед ним, и свалится в шахту с высоты девятого этажа. Пусть его убьет грабитель из-за пустого бумажника. Зарежет маньяк. Пусть он подавится апельсиновой коркой, умрет от передозировки снотворного, наступит на ржавый гвоздь.

Пусть он сдохнет. Исчезнет. Навсегда исчезнет из этого мира. Нет возлюбленного – нет ревности. Нет любви – нет боли. Конечно, она будет оплакивать его, страдать, скучать, но боль потери рано или поздно утихнет, останется лишь светлая грусть. Зато уж точно не будет этого ужасающего, разъедающего душу чувства поражения, нанесенного соперницей. Спору нет, тяжело терять любимого человека, но втрое тяжелее при этом отдавать его кому-то, ведь ты не уходишь с поля боя с гордо поднятой головой – ты уползаешь, поджав хвост, как щенок, получивший сапогом.