В один прекрасный день, после очередного просмотра новостей, бабуля подозвала меня и спросила:

– Наташенька, шо та я не понимаю! Шо они говогят? Шо та секс не секс. Был секс не было секса. Секс это был или не секс. Ты шо нибудь понимаешь? Шо эти гои несут??

– Бабуль, ну они выясняют, считать оральный секс полноценным сексом или нет.

– Шо шо щитать?? я не пОнила!! Какой секс?!!

– О РА ЛЬ НЫЙ!

– А шо это???? – бабушка была в явном недоумении.

Ну и я объяснила бабуле в очень культурной практически медицинской форме, ну и немного на пальцах. Доходчиво одним словом. Когда я закончила объяснения, то обнаружила, что Розалия Мироновна как-то явно взбледнули, и сидят неподвижно с глазами на кол посаженного филина. Тут я поняла, что взболтнула явно что- то лишнее, и предусмотрительно пятясь к выходу, чтобы прервать неловкую паузу, с дуру ляпнула: «А вы что с дедушкой этим не занимались?? Нет?… Нет??» Тут Розалия Мироновна вышли из кататонического ступора, и запустив в меня тапочком, принялись охать и причитать: «Какая мегзость! Это шож такое делается? Выгастили пгаститутку! Софка, иди сюда это твоё воспитание! Ой лучше б я сдохла, чем такое услышала!!!. Ой, у меня нога отнимается… Ты сделала мне инсульт!! Шо б тебя пагазитку газагвало!!!»

А я тем временем, технично увернувшись от бабулькового сабо, резво ретировалась к родителям на кухню, которые уже обратили внимание на дикие вопли «раненого марала». Папа живо поинтересовался, чем на этот раз я пыталась свести его любимую тещу в могилу, и я честно ответила, что просто провела небольшой эротический ликбез по её же просьбе. Мама накапала в рюмку настойку пустырника, и давясь от смеха, отправилась реанимировать морально травмированную бабулечку.

А Розалия Мироновна, с тех пор, перестали следить за судьбой «ггязного газвгатника Билли» со словами «И имя его не смейте пгоизносить в моём доме!»

80-е годы. Москва. Елисеевский магазин. Бабушка в кондитерском отделе. Долго выбирает, чем бы порадовать семейство. Пристально вглядывается в ценники, пытаясь прочитать названия. В те времена, продавцы, почему-то очень любили писать на ценниках названия товаров особо витиеватым, этаким немыслимо заковыристым почерком. Одним словом, в силу ограниченных технических возможностей, креативили как могли…

Бабушка, расшифровав по-своему название приглянувшихся ей сладостей, торжественно сообщает своё решение: – Пгодавэц! Взвесте мне, пожалуйста, тгиста ггамм Юбилейного и пол кило конфэт «Хэвочка»!

Продавщица долго не могла найти на витрине подходящие под странное название сладости.

В миру конфеты звались «Ночка»

Розалия Мироновна, крайне ревностно, относились к, разного рода, безделушкам, хранившим неповторимые атмосферу и историю нашей семьи. Всякие там фарфоровые статуэтки, чашечки, чайнички и вазочки, оберегались бабулей не хуже чем Сикстинская Мадонна в Дрезденской галерее. Бабушка лично мыла и протирала всё это богатство мягкой фланелевой «тгяпочкой», а после любовно расставляла в «витргине» гэдээровского гарнитура. Среди экспонатов бабулиного музея была невероятно красивая старинная немецкая ваза. На бело-голубом фоне красовались пышные белые розы с золотой окантовкой. Одним словом это была любимая ваза нашей семьи, и каждый раз, когда кто-нибудь брал её, чтобы использовать по назначению и поставить туда цветы, Розалия Мироновна театрально хватались за сердце и, изображая не то приступ инфаркта не то эпилепсии, умирающим голосом произносила: «Умоляю, остогожно! Этот гагитет должен вас всех пегежить, а никак не наобогот, шоб ви знали! Софка, не подпускай этих сволочей! Они её уггобят к чегтям собачьим, я чувствую! У них же нет ничего святого!». Короче говоря, нам с детства привили благоговейное отношение к этой фарфоровой реликвии.

Конец 90-х. Мне юной нимфе поклонник прислал потрясающе красивый букет. Исполняя традиционный припадочный ритуал, бабушка сама вынесла свою любимую вазу, торжественно водрузила туда цветы и со взглядом, олицетворяющим всю скорбь еврейского народа, удалилась к себе. К вечеру следующего дня бабуля заявила, что: «вокгуг безолабегные сволочи и, кгоме меня не кому воду в цветах поменять», и с демонстративно поджатыми губами Розалия Мироновна двинулись в ванную комнату с вазой и цветами наперевес.

Бабушка вылила содержимое вазы в раковину, налила свежую воду, поставила реликвию на край ванны и принялась засовывать букет обратно в вазу. За этим цирковым номером я и мама наблюдали затаив дыхание, но прерывать бабулю или говорить ей под руку не рисковали. Одной рукой бабуля придерживала вазу, а другой пыталась затолкать немаленький букет в горловину. Первая попытка не увенчалась успехом и бабушка решила помочь себе второй рукой. Она наощупь перехватила стебли цветов, отпустив при этом вазу, стоявшую на краю ванны. В этот момент раритет накренился и с глухим грохотом рухнул на кафельный пол ванной комнаты.

Все произошло как в замедленной съемке. Ваза упала на пол и раскололась на две половины. Вода хлынула во все стороны. Бабушка недоумённо посмотрела на осколки и, как заправский футболист отвесила смачный пендель одной из половин несчастной вазы. Половина с шумом вылетела в коридор и, приземлившись на пол, бесславно рассыпалась на мелкие осколки. Розалия Мироновна швырнула цветы в ванну и с царственным видом прошествовала к себе. Проходя мимо меня и мамы, стоявших в немом ахтунге, бабуля смерила нас уничтожающим взглядом и высокомерно изрекла: «Мещане! Мелочные мезигабли! Нельзя так зацикливаться на багахле! Шо встали?! Убегите мусог! Говном ведь без меня загастёте, штынкегки!»

Осознание себя как личности произошло у меня очень рано. А точнее ровно в два с половиной года. С тех пор я чётко помню, как протекала моя жизнь, вплоть до мельчайших подробностей.

Лето 1979 года. Дачный посёлок в подмосковных Пешках. Тётя моей мамы предоставила нам свою дачу для летнего отдыха. Дача была добротная с красивым садом, просторной верандой, старинной мебелью и массой всего интересного. Моему семейству была выделена самая большая комната в доме, где все мы смогли комфортно разместиться. Мою кроватку поставили прямо под окном, которое выходило в сад. Когда днем меня, с боем, загоняли на послеобеденный сон, я лежала под этим окном и сквозь кружевные занавески с интересом наблюдала за плывущими в небе кучевыми облаками. Через некоторое время я сладко засыпала совершенно счастливая, как и положено человеку в этом возрасте.

Как-то в один из тихих часов я лежала в обнимку с любимой игрушкой и уже готова была погрузиться в сон, когда мой покой нарушил нехарактерный звук, доносившийся с улицы. Что-то ритмично, с одинаковым интервалом стучало по стене дома. Как будто в стену кто-то кидал мелкие камни. Любопытство взяло верх и я, встав в кроватке, высунулась из окна.

Источником стука оказался мой брат, вальяжно расположившийся под моим окном на старой брезентовой раскладушке. Мишка лежал кверху пузом, на котором стояла большая тарелка с крупной и невыносимо аппетитной черешней. Брат, чавкая, поедал ягоды, после чего зажимал косточки между пальцами и ловко стрелял в стену. Сглотнув слюну, я почти шепотом обратилась к брату:

– Мисенька, дай тересеньку! – от неожиданности Мишка вздрогнул и чуть не уронил тарелку. Состроив вредную гримасу, противным голосом брат ответил:

– Фигу тебе!! Иди, спи!

– Мисенька, ну дай позяюста! Ну, одню!

– Иди, спи, а то родителей позову! – Я уже чуть не в слезах предприняла последнюю попытку воззвать к братским чувствам.

– Мися, ну дааай, ну одню позяюста! – но брат вместо того чтобы угостить сестру заорал на весь дачный поселок:

– МААММ!!!! А НАТАЛЬЯ НЕ СПИТТ!!!!