Царь тяжелыми, небыстрыми шагами шел к рынку, думая выпить вина или браги, послушать, что говорят люди. Он не боялся, что его узнают, и от этого было горько. А во дворце обойдутся без него. Да и не хотел он смотреть, как возносят хвалу мачехе, как чествуют Нехси, как напиваются писцы и моряки.

– Разве же в Земле бога побывали наши корабли? – послышалось от обочины дороги.

От неожиданности Тутмос споткнулся. Обернулся. Прямо на присыпанном песком камне сидел старик с арфой в руках. Не из тех, кто играет на царских пирах, получая за это золото, нет. Уличный музыкант, сказитель, слушатели которого могут дать ему разве что лепешку или полоску сушеного мяса. Но вокруг него собралась изрядная толпа, человек в пятнадцать – кто же откажется позлословить о царском дворе? Тутмос протолкался к арфисту, даже не морщась от людских прикосновений6 и не замечая смешанного запаха рыбы7, чеснока и дешевых притираний.

– Что ты говоришь, старик?

Арфист вздрогнул и поднял голову, уставившись на царя страшными проваленными глазами в жемчужных бельмах. Тутмос поежился – ему показалось, что явный слепец видит его и знает, кто он.

– Земля бога лежит в Дуате, – нараспев произнес он. Голос хрипел и дрожал, как у всех стариков, но арфиста явно учили с ним обращаться, и учили очень хорошо. – Земля бога лежит рядом с полями Иалу. Как же дойти туда на обычном корабле?

Тутмос хорошо помнил «Послание из сокрытого чертога», книгу, описывающую Дуат, царство, где Усир8 правит мертвыми. Но откуда его знать уличному музыканту? Не доводилось ли ему бывать в Доме жизни, пока глаза не перестали видеть? Но и в «Послании» не говорилось, как попасть в Дуат живому, куда плыть, чтобы привести корабль туда. А барка солнечного бога заходит в Дуат каждый вечер – значит, путь в него открыт.

– Сказки не лгут, – продолжал арфист, – сказки не лгут. В Землю бога можно дойти по морю – если она захочет принять тебя. Нужен ключ.

– Ключ? – Тутмос уже забыл, что вокруг стоят люди, которым нет никакого дела до его мечтаний, но они были.

– Какой еще ключ! Спой лучше песню, старик! – вмешался кто-то.

– Ключ – сокровище родом из Земли бога, которое стремится туда вернуться, – неторопливо пояснил арфист, – но если кто в Черной земле знает это, то только живой бог.

Что?!

А арфист провел пальцами по струнам и негромко стал выпевать слова древней сказки о человеке, побывавшем в прекрасной и таинственной Земле бога, сказки о моряке, потерпевшем кораблекрушение.

– …и знали они небо, и знали они землю, и были сердца их, как сердца львов.

Тутмос закрыл глаза, гася в себе невыносимую злобу. Он не увидел, как неуклюже повернулся старый арфист, и тень его, вычерченная солнцем на белом камне, стала странно напоминать хищную длинноклювую птицу.

Эта история началась в 188* году, когда я находился в отпуске после ранения. Война в Афганистане не дала мне ни карьеры, ни почестей – пусть пуля, попавшая чуть выше колена, и не оставила меня непоправимо хромым, но ходил я с определенным трудом, а спускаясь по лестнице или садясь в кресло, с трудом удерживался, чтобы не вскрикнуть от боли.

Вернувшись в Англию, измученный раной и морской болезнью, я узнал, что девушка, на взаимность которой я имел некоторые основания рассчитывать, даже и не думала ожидать, когда я вернусь из колоний. Она вышла замуж, и муж ее был значительно богаче меня, имел определенное положение в обществе и не припадал нелепо на одну ногу. Более в Англии меня не держало ничего, родители давно умерли, сестра была счастливо замужем и не интересовалась непутевым младшим братом, университетских друзей служба короне разбросала по всему миру, поэтому я принял решение уехать куда-нибудь врачевать свои телесные и душевные недуги.

Наверное, стоило предпочесть любой из английских курортов – Бат, Блэкпул или Скарборо, или же остановиться на Карслбаде, Ривьере или Бадене. Горячие источники успокоили бы боль в ноге, а общественные балы, выставки или пусть даже выступления какого-нибудь Чудо-ребенка или бродячего чревовещателя – отвлекли бы от горьких мыслей. Купальные лифты, девушки в пляжных панталончиках, киоски с мороженым и креветками, концерты классической музыки, карусели, распродажи фарфоровых безделушек… Натужное веселье обязательно на курортах так же, как и в Рождество, и вся эта шумная дешевая мишура, вызывающая головную боль, назначена помогать нам в этом. Но если человек мизантропичен от природы, да и еще и столкнулся с каким-либо настоящим несчастьем в тот момент и в тех обстоятельствах, когда общество предписывает ему веселиться, пользы и удовольствия это не принесет ни ему, ни обществу.

Примерно из этих соображений мой выбор пал на Иерусалим. Возможно, Палестина – не лучшая страна для того, кто только что вернулся из колоний и не успел еще заскучать по жаре, плохой, грязной воде и туземцам. Но, честно говоря, я надеялся найти в древнем священном городе успокоение и ответы на многие вопросы. (Да и нога в тамошнем сухом климате, наверное, ныла бы меньше, чем в промозглом Лондоне, где даже летом не бывает солнца).

Как любой представитель христианской цивилизации, я испытываю некоторый внутренний трепет перед новозаветной историей, пусть жизнь и делает невозможным следование евангельской морали, а английская церковь не требует от своих прихожан особого благочестия. Но мысль о том, что где-то лежат камни, по которым ходил Спаситель, что прожившие восемнадцать веков оливы так и растут в Гефсиманском саду, что по Крестному пути может пройти любой, а чтобы посмотреть на Гроб Господень, войны за которой несравнимы по величине и жестокости с войнами за наши колонии, достаточно лишь заплатить умеренную сумму за билет – эта мысль поселяет в душе странное благоговение и беспримерную уверенность в реальности сказанного в Писании.

На средневековых картах Иерусалим изображался в центре мира. И с той самой секунды, когда я сошел на берег в порту Яффо, древнего города крестоносцев, меня не покидало странное ощущение, что эти карты не лгали. Пусть Яффо предстал передо мной нагромождением желто-серых камней, присыпанных пылью, пусть солнечный свет, отражаясь от этих камней, резал глаза, и вездесущая сухая пыль лезла в нос и рот, не давая дышать, пусть на улицах, куда ни посмотри, лежали гниющие отбросы, как в самых мерзких закоулках Уайтчепела, пусть нестерпимо пахло нечистотами, тухлой рыбой и разлагающимися водорослями, да еще и прибавлялся к этому своеобразный запах арабов – масла, которое они используют для волос, жареной на углях требухи, и каких-то удушающих благовоний. А при виде многочисленных турков очень не хотелось вынимать руку из кармана, где лежал револьвер. И это уже не говоря о том, что царящий в порту шум – крики рыбаков, грузчиков, верблюжий рев, да еще плывущий над всем этим заунывный призыв муэдзина – человека с чуть более чувствительными ушами уложил бы в обморок.

Морское путешествие немного успокоило расстроенные нервы, иначе порт Яффо, наверное, показался бы мне адом. Но даже в этом аду непонятным образом чувствовалась близость сердца мира. Может быть, дело было во множестве паломников, а может быть, действительно витала над Святой землей какая-то благодать.

Где-то я слышал разговоры, что в Палестине планируют постройку железной дороги, но пока ее не было и в помине, и пришлось удовлетвориться местом в дилижансе. Назвать это сорокапятимильное путешествие приятным не отважился бы никто, но наконец закончилось и оно, и я оказался у врат старого города Иерусалима, прямо под вывеской агентства Кука.

Следующие несколько недель я провел весьма приятно. Жил я, понятно, в христианском квартале, бродил по сухим горячим улицам, прошел Крестным путем, целый день просидел в Храме Гроба, поняв наконец, что послужило причиной жесточайших войн древности – смысл, высший и недоступный, был в этом камне и был понятен каждому, кому довелось его видеть. Пожалуй, более я не видал на земле ничего, сравнимого по значительности со скромной плитой пожелтевшего мрамора, треснувшей посередине. Я гулял в Гефсиманском саду, и вообще изучил, кажется, решительно все новозаветные места. Особенно поразила меня недавно сооруженная часовня Pater noster, на стенах которой была начертана соответствующая молитва едва ли на всех европейских языках. Видел великую реку Иордан – честное слово, в Англии такому ручейку постыдились бы давать имя – пил густой и сладкий турецкий кофе, взглянул на чтимую евреями стену и вообще вел себя как образцовый турист.