Томас вообще не пытался сунуть свои «руки» куда бы то ни было. Он жил уединенно в грязной избе, надежно укрытой среди темных и мрачных лесов Вирджинии. Когда Доро привел Энинву к нему, он только обругал ее. Он заявил, что она не имеет понятия о его образе жизни, поскольку приехала сюда из Африки, где люди лазят по деревьям и ходят голыми, как дикие звери. Он спросил Доро, чем он провинился перед ним, что тот привел ему черную женщину. Но и это не было его победой над Энинву, скорее наоборот.

И теперь, и тогда Доро преследовал ее, используя беспроигрышную тактику. Он появлялся с новым телом, иногда очень привлекательным. Он начинал уделять ей внимание, обращаясь с ней так, будто она была не просто животным для разведения породы. Когда ухаживание заканчивалось, он забирал ее из постели Исаака в свою и удерживал рядом с собой, пока не убеждался, что она беременна. Все это время Исаак стремился привязать Доро к ней, поддержать ее влияние на него. Но Энинву никогда не могла простить Доро бессмысленные убийства, его непреднамеренные оскорбления, когда он не искал ее расположения, его откровенное презрение к любым ее убеждениям, которые расходились с его представлениями. Она не могла простить удары, за которые не могла отплатить и от которых не могла убежать, и все те поступки, к которым он ее вынуждал помимо ее желания. Она даже проводила с ним время в облике мужчины, когда он носил женское тело. Но при этом она не могла добиться нормальной эрекции, ведь хотя он и был весьма красивой женщиной, но тем не менее вызывал у нее отталкивающее чувство. Ничто из того, что он делал, не доставляло ей удовольствия. Ничто.

Однако…

Она вздохнула и вновь уставилась на неподвижное лицо своей дочери. Нет, все-таки ее дети доставляли ей радость. Она любила их, но одновременно она и боялась за них. Возможно, и сейчас какая-то часть души Нвеке знала о том, что Энинву была рядом. Энинву обнаружила, что люди в таком состоянии ведут себя спокойней, когда она лежит рядом с ними достаточно близко и удерживает от беспокойных движений. И если ее близость, ее прикосновения приносили им хоть какое-то облегчение, она предпочитала оставаться как можно ближе. Ее мысли вновь вернулись к Томасу.

Доро был очень жесток с ней. Казалось, больше никогда и ни с кем он не был столь жестоким, ведь все его люди всегда любили его. Он мог бы даже и не говорить ей о своем гневе, поскольку сама она его не любила. И он не мог объяснить этой глупости. Да, он определенно не любил ее. Он не любил никого — за исключением, может быть, Исаака и еще нескольких своих детей. Тем не менее он хотел иметь возле себя Энинву, как и многих других женщин. Чтобы она, подобно всем остальным, почитала его за живого бога в человеческом обличье, соревновалась с ними, чтобы привлечь его к себе, не обращая внимания на то, в каком отталкивающем на вид теле он к ней пришел, и каким может оказаться следующее. Они знали, что он забирает женщин с такой же непреклонностью, как и мужчин. Особенно часто он забирает женщин, которые уже дали ему все, что он хотел — обычно нескольких детей. Они служили ему и никогда не задумывались, что могут стать очередной жертвой. Кто-то еще, но только не они. Много раз Энинву спрашивала сама себя, сколько еще времени у нее осталось. Будет ли Доро ждать, когда она поможет и этой дочери миновать переходный период? Если так, то его должен ожидать сюрприз. Как только Нвеке выздоровеет и сможет заботиться о себе сама, Энинву больше не останется в Витли. Она сыта по горло и самим Доро, и всем, что с ним связано. Из всех людей лишь она одна имела способности, позволявшие убежать от Доро.

Разве только Томас был способен на побег…

Но он не имел достаточной силы, он обладал лишь потенциальными возможностями, нереализованными и, возможно, нереализуемыми. Когда Доро привел ее к Томасу, у того была длинная косматая борода и длинные черные волосы, свалявшиеся от жира и многолетней грязи вследствие небрежности хозяина. Его одежда могла бы стоять самостоятельно, сама по себе, такой она была заскорузлой от наслоений грязи и пота, и она не стояла лишь по причине своей изношенности. Казалось, что отдельные части держатся только за счет налипшей грязи. Его тело было покрыто болячками и язвами, будто он гнил заживо. При этом он был еще довольно молодым мужчиной, хотя и растерял большую часть зубов. И от него шла жуткая вонь.

А он об этом не заботился. Он не заботился ни о чем, кроме как о выпивке. Он походил, если не считать лохматую бороду, скорее на индейца, хотя сам считал себя белым человеком. А Энинву для него была просто негритянкой.

Доро знал, что делал, когда, доведенный до белого каления, он как-то сказал ей:

— Ты думаешь, что я прошу от тебя слишком много? Или ты думаешь, что я хочу оскорбить тебя? Я просто хочу показать, как тебе везло до сих пор!

И он отдал ее Томасу. При этом он остался проследить, чтобы она не сбежала или не вытряхнула окончательно душу из этого заживо гниющего трупа вместо того, чтобы разделить с ним кишащую паразитами постель.

Но Энинву убивала только для самозащиты. Убийство было не ее занятием. Она занималась лечением.

Первым делом Томас обрушился на нее с проклятиями, унижая за цвет ее кожи. Она никак не реагировала на это.

— Доро свел нас вместе, — спокойно сказала она ему, — и если бы я была даже зеленого цвета, никакой бы разницы не было.

— Закрой свой рот! — прикрикнул он. — Ты всего лишь черная сука, которую привели сюда для приплода, и ничего больше. Я не желаю слышать твою болтовню!

Это ее не остановило. После первых моментов она больше не проявляла ни гнева, ни раздражения. Она знала, что Доро ожидает от нее либо жалоб, либо протеста. Но это доказывало только то, что на самом деле за все эти десятилетия он так и не узнал, какой она может быть на самом деле. Человек, к которому ее привели, был подвержен многим недугам — скорее, это были жалкие остатки человека. Могла ли она, со своими способностями лечить и создавать лекарства, сращивать кости и обеспечивать условия для выздоровления, могла ли она собрать эти остатки и вновь сделать из них человека?

Когда Доро смотрел на людей, больных или здоровых, он интересовался только тем, какое потомство они могут дать. Когда Энинву смотрела на больных, особенно с такими болезнями, которые не встречались ей раньше, она думала о том, сможет ли вылечить их от недуга.

От безысходности Томас стал ловить ее мысли.

— Держись подальше от меня! — с беспокойством бормотал он. — Ты язычница! Уноси отсюда свои кости куда-нибудь еще!

Язычница, да. Но он сам был богобоязненным человеком. Энинву подошла к его богу и сказала:

— Отправляйся в город и купи нам еду. Ведь этот человек не сможет произвести никаких детей, если будет жить на одном пиве, сидре или роме, которые он, скорее всего, ворует.

Доро уставился на нее, словно не мог ничего придумать в ответ. На этот раз он имел большое дородное тело, которое использовал для рубки деревьев, в то время как Энинву знакомилась с Томасом.

— Здесь достаточно еды, — возразил он ей наконец. — Есть и олени, и медведи, и птицы, и рыба. Кроме того, Томас кое-что выращивает. Так что все, что ему надо, здесь имеется.

— Если все это здесь имеется, то выходит, что он этого не ест!

— Тогда он сдохнет от голода. Но прежде он должен наградить тебя ребенком.

В эту ночь, полная гнева, Энинву преобразилась в леопарда — первый раз за многие годы. Теперь она охотилась на оленя, подкрадываясь к нему точно так же, как делала это дома, много лет назад. Она двигалась тайком, используя свои глаза и уши гораздо лучше, чем мог бы настоящий леопард. И результат был однозначный. Олень как олень. Она бросила свою добычу на землю, затем вновь приняла человеческий облик, перебросила оленя через плечо и потащила его к избе Томаса. Утром, когда оба мужчины проснулись, олень был ободран, разделан, очищен и порублен на куски. Изба наполнилась запахом жареной оленины.

Доро с охотой закусил и вышел. Он не спрашивал, откуда появилось свежее мясо, и не собирался благодарить Энинву за завтрак. Он просто принял это как должное. Томас был менее доверчив. Он выпил немного рома, презрительно фыркнул на мясо, которое Энинву подала ему, затем чуть отщипнул и попробовал.