— Мои люди могут сказать им, что здесь живут всесильные духи, — прошептала девушка-индеанка и улыбнулась.

Доро взглянул на нее, будто неуверенный в серьезности ее слов, но та уже опустила голову.

Энинву тронула Доро за руку.

— Вот видишь? — сказала она. — Я же говорила тебе, что ты дух!

Все рассмеялись, и Энинву почувствовала себя среди них более уютно. Надо найти удобный момент, чтобы выяснить, кто такие паписты и «Защитники индейцев», и что за ссора вышла у них с англичанами. Но для одного дня ее впечатлений было больше чем достаточно. Она расслабилась и занялась едой.

Еда очень понравилась ей, она ела много и с большим наслаждением. После всего съеденного и выпитого, после того, как все собрались около камина, чтобы поговорить, заняться вязаньем и курением, она начала ощущать боли в желудке. К тому времени, когда собравшиеся стали расходиться, ей приходилось прилагать большие усилия, чтобы избежать рвоты и не унизить себя перед этими людьми. Когда же Доро показал ей ее комнату, где был камин и большая кровать, покрытая мягкой периной, она тут же разделась и легла. К этому моменту она уже успела узнать, что ее организм очень плохо реагирует на единственный особый продукт, а именно — на сдобные сладости, которые ей очень понравились, но названия которых она не знала. Она съела их после огромного количества мяса, которое и так было слишком большим для ее желудка. Сейчас она занималась тем, что контролировала свое пищеварение и удаляла болезненную слабость из своего организма. Пища не должна быть выброшена наружу. Но усваиваться должна только полезная. Она медленно анализировала происходившее внутри себя и была настолько захвачена этим, что, казалось, уснула. Если бы кто-то попытался в этот момент заговорить с ней, она бы наверняка не услышала. Ее глаза были закрыты. Она не могла заняться этим при всех. Здесь же не имело значения, чем она занималась. Здесь присутствовал только Доро, сидящий за огромным деревянным столом — более красивым, чем тот, который был у него на корабле. Он что-то писал, и она знала, что при этом он рисует знаки наподобие тех, какие она видела в его книгах.

— Это очень старый язык, — сказал он однажды. — Такой старый, что никто из живущих не может прочесть его.

— Никто, кроме тебя, — сказала она тогда.

А он лишь кивнул и улыбнулся.

— Люди, у которых я выучился ему, сделали меня рабом, когда я был еще ребенком. Теперь же они все умерли. Их потомки забыли старую мудрость, старое письмо, старых богов. Помню все это только я.

Она так и не поняла, что послышалось тогда в его голосе: горечь или удовлетворение. Он всегда бывал очень странным, когда говорил о своей молодости. Энинву захотелось дотронуться до него и сказать, что он не может быть одиноким, пережив так много. Но при этом он возбуждал в ней страх, напоминавший о его смертоносной исключительности. Поэтому тогда она ничего не сказала.

Сейчас, когда она лежала и анализировала, какая пища привела к этому расстройству, и какая именно ее составляющая, она чувствовала дополнительный уют от присутствия Доро. И если бы он покинул комнату в полной тишине, она все равно догадалась бы об этом, почувствовала бы, что потеряла его. В комнате стало бы холоднее.

Причиной ее болезни было именно молоко. Молоко животных! Эти люди готовят самую разную пищу на молоке! Она прикрыла рот рукой. Знал ли об этом Доро? Разумеется, знал. Как он мог не знать этого? Ведь это были его люди!

И вновь ей понадобились все ее силы, чтобы удержаться от рвоты, на этот раз последовавшей от неожиданного облегчения.

— Энинву?

Она решила, что это Доро стоит возле длинного полога, закрывавшего постель, и вполне возможно, что он уже не первый раз называет ее имя. Ее удивило, что она услышала его, но не ощутила прикосновения. Он говорил очень тихо.

Она открыла глаза и взглянула вверх. Он был прекрасен, стоя в озарении света от свечей, мерцавших на столе позади него. Она заметила, что он без одежды, но эта деталь лишь на мгновенье привлекла ее сознание, так как главные ее мысли были по-прежнему заняты той отвратительной проделкой, которую сыграло с ней это животное молоко.

— Почему ты не предупредил меня?! — требовательно спросила она.

— Что? — Он нахмурился, явно смутившись. — О чем я должен был предупредить?

— О том, что эти люди употребляют в пищу молоко животных!

Тут он разразился смехом.

Она отпрянула назад, будто он ударил ее.

— Так значит, это была шутка? И остальные сейчас тоже смеются, пока я не слышу?

— Энинву… — Он изо всех сил старался остановить смех. — Мне очень жаль, — наконец сказал он. — Я подумал о другом, и я не собирался смеяться над тобою. Но, Энинву, ведь мы все ели одно и то же.

— Да, но почему часть этих блюд была приготовлена из …

— Послушай. Я знаю привычки и обычаи твоих людей: не пить молоко животных. Я обязательно предупредил бы тебя, если бы хорошенько подумал. Никто из тех, кто ел вместе с нами, не знал, что молоко может повредить тебе. Уверяю тебя, они и не думали смеяться над тобой.

Она колебалась. Он говорил очень искренне. В этом она была уверена. Но все таки…

— Эти люди готовят пищу из молока животных? И они делают так всегда?

— Всегда, — сказал Доро. — И они еще пьют молоко. Таков их обычай. И чтобы получать молоко, они специально держат крупный рогатый скот.

— Отвратительно! — Энинву произнесла это с негодованием.

— Во всяком случае, не для них, — сказал Доро. — И ты ничуть не оскорбишь их, если скажешь им об этом.

Она взглянула на него. Казалось, что он не давал никаких приказаний, но у нее не было сомнения, что одно все-таки последовало. Она не сказала ничего.

— Ты можешь стать животным, как только захочешь, — продолжил он. — И ты совершенно точно знаешь, в их молоке нет ничего дьявольского.

— Но это молоко предназначено для животных! — сказала она. — А сейчас я не животное! Я просто-напросто не хочу есть молоко вместе с животными!

Он только вздохнул.

— Ты знаешь, что тебе придется измениться, чтобы привыкнуть к местным обычаям. Ведь не могла же ты прожить больше трех сотен лет без того, чтобы не привыкать к новым обычаям.

— Я не буду больше пить это молоко!

— Тебя никто и не заставляет. Только оставь в покое других и разреши им пить его.

Она отвернулась от него. Ей еще ни разу за столь долгую жизнь не приходилось жить среди людей, которые нарушали этот запрет.

— Энинву!

— Я буду подчиняться, — пробормотала она, а затем повернулась к нему с вызывающим выражением. — Когда у меня будет свой собственный дом? Мой собственный очаг, где я смогу готовить пищу?

— Когда ты научишься сама вести хозяйство. Что ты можешь приготовить сейчас из тех продуктов, которых ты никогда не видела? Сара Катлер научит тебя всему, что тебе необходимо знать. Скажи ей, что от молока тебе становится плохо, и она будет учить тебя готовить без молока. — Его голос чуть смягчился, и он присел на кровать. — Это из-за молока ты так плохо чувствуешь себя?

— Разумеется. Даже мое тело чувствует это отвращение.

— Но из-за молока еще никогда и никому не становилось плохо.

Она молча смотрела на него.

Он просунул руку под одеяло и очень мягко погладил ее живот. Ее тело почти утонуло в пуховой перине.

— Тебе пришлось самой лечить себя? — спросил он.

— Да. Но при таком количестве пищи мне понадобилось очень много времени, чтобы выяснить, что именно послужило причиной.

— И ты узнала это?

— Разумеется. Как же я могу заняться лечением, если я не знаю причину заболевания? Я думаю, что знаю почти все болезни и яды, какие есть в моем народе. Теперь я должна изучить все то же и здесь.

— Это изучение, оно очень опасно?

— Да-а. Но только в самом начале. Если я однажды выучила что-то, больше опасность не повторится. — Ее голос вдруг стал томным. — Нет-нет, не убирай руку. Можешь прикасаться ко мне, потому что все уже прошло.

Он улыбнулся, и напряжение, повисшее между ними, исчезло. Его прикосновения стали более целенаправленными.