– Хорошая вещь?

– Лучше не бывает!

Поль быстро переоделся, торопливо сбрил бороду, оставив лишь бакенбарды, надвинул пилотку на самые уши, приосанился и спросил:

– Похож я хоть немного на английского матроса?

– Вылитый, капитан! Клянусь вам.

– Хорошо! Теперь помоги мне перенести… это… этот предмет на палубу.

– Идемте, капитан.

– Осторожно, старина!.. Осторожно.

– Погасить свет в вашей каюте?

– После того, как уйду.

– Вы собираетесь покинуть «Дораду»?

– Нам нужно попытаться спастись.

– Конечно, капитан, но как же месье Феликс?

– Я не забыл о нем. Теперь я хочу спуститься вниз по веревке, к которой привязаны бочки. Как только свистну, опустишь меня.

– И все?

– Еще не все. Слушай и запоминай. Видишь эту коробку?

– Только чувствую, а видеть не вижу, слишком темно.

– Нащупай кнопку.

– Да, капитан. Я понимаю: здесь электричество…

– Не так громко!.. К этой коробке тянется шнур от бобины, которую я забираю с собой.

– Понимаю… стоит нажать на кнопку и…

– Да не ори же ты так!..

– Молчу! Мне все ясно.

– Сейчас половина восьмого. Прекрасно! В половине девятого, ни минутой раньше, ни минутой позже, нажмешь на кнопку. Слышишь: точно в половине девятого, если хочешь спаслись.

– Даже если вы не вернетесь?

– Даже если не вернусь!..

– Это все, капитан?

– Ты хорошо запомнил?

– Как «Отче наш»!

– Итак, мой отважный Беник, пожмем друг другу руки.

– О! С радостью, капитан, – отвечал матрос, сильно сжимая в темноте ладонь Анрийона.

– Прощай, Беник!

– Прощайте! Удачи, капитан! – Голос его дрогнул.

С этими словами Анрийон ухватился за веревку и, перепрыгнув за борт, заскользил к воде. Устроившись на бочках, подал сигнал Бенику, и тот осторожно спустил вниз таинственный предмет. Больше боцман ничего не слышал. Усевшись на ящик, он рассуждал сам с собой:

– Да-а, положеньице… Что-то будет… При одной мысли об этом я весь дрожу и в горле пересыхает. Эх! Размочить бы, да ничего не прихватил. Еще целый час томиться, а потом… Беник, сын мой, прикуси свой язычок! А впрочем, все равно! Раз уж месье Феликс подстрелил сатанита…

Пока на «Дораде» разворачивались эти события, самое подробное описание которых не передало бы накала страстей в полной мере, на крейсере происходила трагедия. Героем ее был Феликс Обертен.

Едва прибыв на борт под охраной вооруженных матросов, он оказался запертым в темном чулане. У дверей поставили двух часовых. Полчаса спустя его вывели и препроводили в одну из кают. Там уже собрались штабные. Суровые и непреклонные, они торжественно расселись вокруг стола.

Феликс остановился перед этим импровизированным ареопагомnote 67, прямо напротив тучного старца с седыми бакенбардами, голым, как шар, черепом, угловатым лицом и стальными глазами – командующий собственной персоной возглавлял собрание.

– Ваше имя Джеймс Бейкер, – произнес он по-английски, – и вы подданный Ее Величества.

Не поняв ни единого слова, бакалейщик продолжал хранить молчание.

– Запишите, – председательствующий обратился к комиссару, исполняющему обязанности секретаря, – обвиняемый не отвечает. – Джеймс Бейкер, – снова начал он, – вы обвиняетесь в преступлении, предусмотренном международным морским правом. Вы снарядили невольничье судно, насильно поместили на нем две сотни негров и были задержаны на вами же оснащенном корабле. Случай, предусмотренный действующим законодательством, декретами и, наконец, Абердинским биллем. Таким образом, вы захвачены на месте преступления и не можете этого отрицать. Есть ли у вас какие-либо объяснения по этому поводу? Что вы можете сказать военному совету?

Произнеси командующий свою пространную тирадуnote 68 на санскритеnote 69, она не стала бы менее понятной для Феликса Обертена. Из всего услышанного он уловил лишь имя Джеймса Бейкера и слова об Абердинском билле. Ясно было, что недоразумение продолжается и что из него упорно хотят сделать Джеймса Бейкера.

Не дрогнув под взглядом старого офицера, Феликс заговорил на хорошем французском:

– К великому сожалению, сударь, я не говорю по-английски; однако охотно объяснился бы на родном языке, ибо не сомневаюсь, что среди вас найдется кто-то, владеющий французским. Я французский подданный, негоциант из Парижа, еду по делам торговли – вынужден повторяться, хотя уже сообщил эти сведения офицеру, приведшему меня сюда. Я не снаряжал судна: ни невольничьего, ни какого бы то ни было иного. Я не знаком с Джеймсом Бейкером и не имею с ним ничего общего. И если, как утверждает матрос, которого я никогда раньше не видел, у нас и имеется некоторое физическое сходство, это еще не основание, чтобы принимать меня за него.

Председатель, в совершенстве владевший французским, слово в слово перевел все сказанное секретарю, чье перо проворно скользило по бумаге.

Затем сказал по-английски:

– Таким образом, вы полностью отрицаете, что являетесь Джеймсом Бейкером. Прежде чем приступить к допросу свидетеля, я обязан напомнить вам, что чистосердечное признание вины могло бы, возможно, спасти вашу жизнь. Но с того момента, как мы услышим правду из уст другого, когда свидетельство смиренного слуги Ее Величества, честного человека, сделает бессмысленным всякое запирательство, у вас не останется шансов. Предупреждаю: запоздалое признание не спасет вас. Итак, продолжаете ли вы все отрицать?

Устав от бессмысленного разговора, Феликс Обертен не отвечал.

– Введите свидетеля! Знаете ли вы этого человека? – Секретарь тут же записал вопрос, обращенный к старшему матросу Дику.

– Да, ваша честь! Это Джеймс Бейкер.

– Вы подтверждаете свои показания?

– Могу подтвердить под присягой: я его узнал.

– Хорошо, можете идти. А вы, – приказ относился к стоявшим здесь же матросам, – уведите обвиняемого.

Феликса препроводили в соседнюю комнату и оставили там ждать приговора.

В подобных случаях англичане скоры на руку, поэтому неудивительно, что решение было готово уже через четверть часа.

Так называемый Джеймс Бейкер вновь предстал перед судьями, и комиссар по-английски зачитал гнусавым голосом длиннющее обвинительное заключение, представлявшее собой выдержку из Абердинского билля. А затем и приговор.

Феликс нимало не сомневался в содержании прочитанного. Однако он и бровью не повел, хладнокровием своим удивив даже самого председательствующего, не слишком впечатлительного от природы.

– У вас есть два часа, чтобы приготовиться к смерти. Если желаете причаститься, корабельный капелланnote 70 к вашим услугам. Кроме того, можете заказать обед.

Поняв, что его наконец отпускают, осужденный вежливо поклонился и как можно спокойнее произнес:

– Господа, имею честь приветствовать вас.

Члены совета были ошеломлены.

– Нужно признать, – говорил позже командующий, – что этот негодяй выказал редкое самообладание. Конечно же он англичанин! Жаль, что такие люди не умеют обратить во благо свои способности. Однако, джентльмены, вечером у нас казнь!

Вновь оказавшись в заточении, бакалейщик, потерявший счет причудам англичан, вскоре вынужден был принимать у себя странную процессию. Впереди шествовал человек с фонарем в руке, а за ним другой – краснощекий, свежевыбритый, с красным носом и широкой улыбкой на губах. Он запросто уселся рядом с осужденным и принялся что-то весело рассказывать… по-английски.

На этот раз парижанин не знал, смеяться ли ему или сердиться.

Но раблезианская физиономияnote 71 посетителя, его радушие, приятные манеры, даже его костюм – сгубоштатский, состоявший из рединготаnote 72, жилета и черных панталон, – так разительно контрастировали с надменными, бесстрастными лицами офицеров, что узник вдруг повеселел.