— Господи Иисусе!

Моя подруга предложила:

— Чертовски забавно. Давай зайдем, тебе понравится. Бар с его посыпанным опилками полом, с разбросанными по разным углам лампами, с вентилятором на потолке, включаемым посредством веревки, свисающей сверху, напомнил мне «Дэвиса». За стойкой бара копошилось двое вертлявых барменов из местных жителей, в углу играли музыканты, тоже из здешних. Их инструменты были похожи на цилиндрические гитары и медно-стальные цимбалы. Танцевали все — и туземцы, и люди. В дальнем углу я рассмотрел небольшую сцену.

Пробравшись сквозь толпу, мы нашли свободное местечко, выловили проходившего мимо официанта, заказали ему кислое, по вкусу напоминающее пиво, питье и уселись в ожидании. Соланж призналась:

— Впервые наблюдая это безобразие, я страшно удивилась, а потом смеялась, как ненормальная. Эти маленькие сукины дети…

Через некоторое время огни погасли, люди прекратили танцевать, над комнатой повисла тишина, публика выскочила из-за столов и столпилась вокруг сцены. Музыканты осторожно начали перебирать струны своих инструментов. Зазвучали цимбалы. Ритм был хаотичным, нестройным. Это чем-то, хотя и очень отдаленно, напоминало джаз. Из дальнего угла комнаты показалось и тут же исчезло какое-то светящееся пятно, а в воздухе запахло лимоном. Но вот изображение улучшилось, стало ярким и отчетливым.

На сцене в позе, характерной для старых культуристов, стоял обнаженный мужчина, неподвижный, как изваяние. Кожа сверкала от масла. Мужчина смотрел куда-то поверх наших голов. Музыканты рванули струны своих цимбал, и он начал танцевать: кружился и время от времени прыгал в такт музыке.

Я услышал, как Соланж хихикнула.

Бум! Второе пятно на сцене начало увеличиваться в размерах, и вот уже стала видна маленькая, худенькая туземка, обнаженная, как и мужчина. Ее тело было настолько намазано маслом, что мне казалось, будто аборигенка скрипит при ходьбе. Между ногами у нее находилась маленькая клоака, а когда существо начало танцевать, ее толстый короткий хвост кружил и высоко подскакивал. Я слышал, как позади нас забормотали люди. Нет, вообще-то не совсем люди, а туземцы.

Я проговорил:

— Господи, Соланж. И как долго здесь творятся такие дела?

— Не знаю, думаю, с тех пор, как здесь появились люди.

Значит, четыре-пять лет. Женщина толкнула меня в бок: — Смотри!

Танцоры кружась, двигались друг около друга, и вот мужчина внезапно оказался у основания хвоста карсвааоитянки, обнял ее, прижал к себе. Рот туземки открылся, она высунула тонкий, раздвоенный язык, весьма похожий на змеиный, и вложила его в рот партнеру. Фу, какой длинный! Язык все продолжал выдвигаться, и я понял, что в горле мужчины уже находится с десяток его сантиметров.

— Фу, — дерьмо собачье…

Соланж захохотала: — А не хочешь ли попробовать, Ати?

Я скорчил гримасу и толкнул ее локтем в бок.

Остальная часть шоу оказалась менее интересна: туземка ласкала член партнера, пока тот не увеличился в размерах, затвердел и покрылся маслом, затем повернулась к нему спиной и наклонилась, чтобы он смог войти в ее клоаку. Были и крики, и стоны, и синхронные телодвижения, в общем, ничего необычного, за исключением принадлежности участников к различным цивилизациям. Пиво, чем больше я его пил, тем больше становилось отвратительным.

Снаружи заметно похолодало, число гуляющих резко сократилось, и мы с Соланж решили отправиться обратно в гору, подальше от Арат Аррао.

— Думаю, что многих людей привлекает местная экзотика. Не знаю, не уверена в этом. Четыре или пять наемников, расквартированных здесь, завели себе туземных пассий — одна женщина, остальные мужчины, — на ходу рассказывала Соланж.

— Что думает по этому поводу Маккей?

Женщина пожала плечами:

— Никто не пытался оставить их жить в доме как наложниц. Кроме того, мы одна маленькая база, одна семья. У него пять миллионов душ, разбросанных по одиннадцати планетам в этом секторе, о которых он обязан заботиться.

— А Вронски?

— А, никогда не знаешь, что она выкинет в следующую минуту и о чем думает. В ее дивизии шестнадцать тысяч солдат и пять каких-то отщепенцев.

Для того, чтобы это стало проблемой, которую надо решать, такого количества явно недостаточно.

— Мне кажется, сегодня танцующих с туземками я видел побольше, чем пять человек.

— А, да. Наложницам, работающим в забегаловках, всегда приходится нелегко. Риссальдару, скорее всего, наплевать на то, что они делают. Сейчас на планете имеется персонал, приехавший сюда по контракту. Их привезли, наверно, саанаэ.

По тропинке мы поднялись в гору. Огни городка остались далеко позади. Здесь, на вершине, чувствовался холодный, жесткий ветер, который с удвоенной энергией принялся обдувать нашу кожу. Соланж обхватила себя руками:

— Брр… Черт, ты удивишься; узнав, какие здесь холодные ночи. Облаков не наблюдалось, и жара уходила прямо в космос. Я вспомнил, что продолжительность дня составляет здесь около сорока часов, слишком длинный срок для обитаемой планеты. Я спросил:

— Приходило ли тебе в голову хоть раз попробовать? — Очевидно, так будет вежливее, чем спросить напрямик.

— Что? Переспать с туземцем? — Она захохотала.

— Конечно.

— Нет, это глупо. У меня хорошие наложники, которые дают мне все, что необходимо. Кроме того, это мерзкое масло, которым они натирают свои тела… — Склонив голову набок, женщина взглянула на меня. — Думаешь, это могло бы тебя заинтересовать?

Я обдумал ее вопрос: — Нет, скорее всего, нет.

— Точно. Эй, мой дом здесь. — Она указала на узенькую тропинку, ответвляющуюся от главной дороги, где вдали виднелось скопление огней. Увидимся утром. Тренировка в 8.00.

— Утром? Она усмехнулась, обнажив полоску ослепительно белых зубов: Сейчас 23.00. День туземцев разбит на два периода из тридцати тереков, сменяющихся, грубо говоря, местной зарей и закатом. — Задрав рукав, Соланж показала мне военный хронометр: — Кто-то написал маленькую программу для таких вещей. Гм… — Она взглянула на часы и продолжила: — Восход будет еще через двадцать четыре терека, это около 1500 часов.

— Боже правый, запутаться можно…

— Успокойся, ко всему привыкаешь. — Соланж Корде повернулась и, насвистывая какую-то знакомую мелодию, шагнула в темноту.

Вернувшись домой, я нашел свою хижину тихой, спокойной и темной, но Федор, зная мои привычки, оставил гореть несколько ламп. Сейчас я стоял у спинки своей кровати, передо мной находилась Хани, одетая в саронг. Она отвернулась от меня и в ожидании опустила руки вдоль туловища. Я провел рукой по се длинным черным волосам, по спине, ощутив под пальцами немного жестковатые пряди. Девушка слегка наклонилась, нажимая телом на руку.

Путешествие с Земли заняло четыре недели, плюс пересадка в двух пунктах. Я провел эти ночи в одиночестве, думая о… Черт, думая о всем подряд: об Алике, снова и снова проигрывал в памяти сцену смерти Марша.

Каждую ночь перед моими глазами вставала Алике. Частенько я просыпался среди ночи, чувствуя семя, извергнувшееся на живот или в скомканную простынь.

Хватит об этом. Хани отбросила волосы на лицо, открывая тонкую, длинную шето. Я сбросил саронг c ее плеч, и тот упал к ее ногам. Здесь у меня было все, что нужно, что требовалось, что я хотел.

Я легонько подтолкнул девушку, она упала на кровать и удобно устроилась на матрасе. Лежа без движения, Хани раздвинула ноги, ее голова была опущена и склонена набок.

Взобравшись на маленькую девушку, я выпрямился во всю длину на ее спине, скользнул руками вдоль туловища вниз, к ее лону, затем сразу вошел в нее.

Дыхание Хани от тяжести моего тела слегка участилось.

— Привет, Хани, — пробормотал я в волосы.

Она прошептала: — Добро пожаловать домой, Ати. — Это имя девушка научилась произносить в самый первый день своего пребывания. Повернув голову, она поцеловала меня: — Мы скучали по тебе.

И все началось сначала.