Впереди нас медленно шагала длинная шеренга закованных в цепи мужчин и женщин, напомнивших мне боромилитян. Однако они не были обнажены, никто не подгонял их кнутом, каждый человек нес по небольшому узлу, а к запястьям некоторых бьши прикованы маленькие дети.

Надсмотрщик пояснил, что это колонисты. Их построили в шеренги и сковали цепью, чтобы не потерялись. При этих словах он весело рассмеялся:

— Черт, подождите, пока не наступит невесомость, и тогда детское дерьмо будет висеть повсюду.

У надсмотрщика имелся помощник. — боромилитянин, шустрый, ловкий, маленький, с доской приказов, зажатой под мышкой, и ручкой, засунутой за ухо. Интересно, нравится ли ему видеть людей в цепях? По-моему, он любит свою работу.

Мы со Шрехт стояли в сторонке, ожидая, пока погрузят этот человеческий скот. Мы ведь сумеем найти себе местечко, когда уляжется вся эта суета. Я повернулся и посмотрел на юг, где на горизонте сверкало море. Кое-где виднелись белые полоски; серфинговые доски валялись на пустынном пляже; волной на него выбрасывало мусор и куски дерева.

Может быть, когда-нибудь последний мусор будет выброшен, и море снова станет чистым.

Я спросил: — Куда ты едешь?

Шрехт уселась на землю, как огромная птица на гнездо, и стала возиться с транслятором.

— Еду для принятия командования Восемнадцатой великой фалангой на планете, именуемой Архотенен, находящейся за Сигнус Арм.

Это же задворки Вселенной, где звезд уже не так много!

В памяти возникли воспоминания о затерянном среди созвездий мире. Я помню себя, стоящего в боевом скафандре на почве холодной, безвоздушной планеты, вращающейся вокруг звезды у самого ядра галактики, звезды, чья орбита находилась за пределами Вселенной. Стояла чудная ночь, и небо было великолепно. К тому времени, как село солнце, взошло ядро, создавая эффект бесценных бриллиантов, сверкающих на черном, бархате.

Позднее, когда последний виток спирали исчез и исчезли последние блики звезд, я с товарищами смог взглянуть на планету, на расстилающуюся перед нами бесконечность. Красноватые шаровидные скопления сверкали то там, то здесь, как пушистые звезды, туcклые, далекие, немногочисленные. Магелланово облако походило на поблескивающие облака-призраки.

Другие галактики смутными, расплывчатыми пятнами едва виднелись в отдалении.

Все остальное поглотила тьма.

Шрехт заговорила:

— Здорово снова вернуться туда, вновь приняться за работу.

Я медленно кивнул: — Сюда я уже никогда не вернусь.

Она проговорила:

— Ты должен был совершить это, Атол Моррисон. Так что, не сожалей. Конечно, очень плохо, что твоим друзьям пришлось умереть. Но перед тобой мог встать выбор: или они, или целая планета со всем населением.

Дело даже не в этом. Марш умер в ту минуту, когда решил нарушить клятву. Алике очень удивится, когда заявится Дэви, выхолощенный и наказанный, но живой. На это много времени не уходит.

Маленький, глупый дурачок, бедняга Дэви…

Но Сэнди, любившая Марша, уже замучена до смерти, сознавшись во всех своих и чужих прегрешениях. Да и что было делать, ведь они перерезали ей сухожилия, пустили матку через влагалище и вывели наружу.

А может, Сэнди уже сожгли из огнемета, а пепел развеяли.

Мне говорили, что прислужники господ разыскали несколько сотен предателей саанаэ, мятежников, которым не давала спокойно спать память о Юлир Вей. Сегодня в полицейских бараках по всей планете пройдут небольшие процессы: печальные, угрюмые кентавры, с которых предварительно сдерут форму и знаки отличия, будут расстреляны своими ближайшими друзьями.

— Плохо, что им пришлось умереть, мой друг. Но если бы такое случилось с моей цивилизацией, я поступила бы подобным образом, — заявила Шрехт.

Она остановилась, вглядываясь в морскую даль. Солнце село, спрятавшись за развалины на западе, за сверкающие новые небоскребы из керамики и стекла, которые мы по старой памяти еще называли Нью-Йорком. Хруфф проделала какие-то манипуляции с транслятором (ее настоящий, нетрансформированный голос походил иа рык), и машина прошептала:

— Мы подчиняемся нашей клятве верности, но мы никому ничего не должны.

Я повернулся и с изумлением посмотрел на подругу, но ее глаза уже глядели на отдаленное красное полушарие, оставшееся от солнца.

— Может случиться и так, что ничего не изменится. И тргда люди, да и не только они, попытаются снова. И будут это делать до тех пор, пока наступят другие времена… Просто и нам надоест служить.

Приглашая нас на борт, прозвучала предупредительная сирена.

Воздух Карсваао напоминал пекло в аду. Так же, очевидно, чувствует себя человек, попавший внутрь печи для обжига кирпича: сухой и горячий ветер немногим облегчал существование, шлифуя кожу.

Солнечный свет отражался от испачканного белого бетона посадочной полосы, ослепляя меня, стоящего у открытого грузового отсека. Пришлось прикрыть глаза.

Боже мой, нулевая влажность, от которой у меня мгновенно пересохло в носу и стало невозможно и больно дышать. Глубоко вздохнуть не получалось, пришлось ограничиться легким, поверхностным дыханием.

Температура воздуха составляла градусов по шкале Кельвина; волны жары буквально стояли над почвой, и окружающий пейзаж казался несколько размытым, будто смотришь на него через толщу воды.

Какое-то мгновение моя кожа оставалась холодной, затем из каждой поры полил пот.

Я начал спускаться по трапу. У его подножия меня ждала текшая фигурка, и от увиденного у меня подкосились ноги. Размеры этой планеты процентов на десять превышали земные, гравитация составляла около тридцати процентов, соответственно был изменен и существенно отличался от земного период вращения. Солнце, медленно вращающаяся звезда класса F-8, сияло в небе голубым светом. Длинные тени змеились по земле.

Сейчас был конец дня. Пожалуй, жарче уже не будет, по крайней мере сегодня.

Внизу стояла Соланж Корде; ее кожа, загорелая до черноты, напоминала асфальт и блестела антрацитом от пота. Хлопнув меня по плечу, девушка заулыбалась, протянула мне пару солнцезащитных. очков с непрозрачными линзами, надела другие на свой короткий курносый нос и проговорила:

— Добро пожаловать домой.

Уронив чемодан, я поднял его и взглянул на бесцветный, тающий от жары пейзаж, моргая слезящимися глазами.

— Ну и планета у тебя, мать твою…

Космопорт находился на вершине какого-то плато. Я понял это по окружающим меня странным деревьям. Ничего не было видно, кроме бледного, коричнево-золотистого неба. Пыль была как на Марсе, скорее желтая, чем красная.

Соланж подняла мой чемодан и сказала:

— Давай пойдем, машина ждет. Я провожу тебя…

У кромки взлетного поля виднелась небольшая полоска леса, дававшего пусть небольшую, но все же тень. Эти штуковины весьма отдаленно напоминали деревья — толстые стебли высокой сухой травы мягко качались при дуновении ветерка, шелестящие листья напоминали узорные кружевные салфетки. Там было намного прохладнее, но очень сухо. Соланж рассказывала мне о планете, о базе, о Вселенной, о том, какой славный малый наш ташильдар лорд Ван Хорн Маккей, бывший маршал Североевропейских Объединенных Воздушных сил. Интересно, сколько из его бойцов пережили Вторжение?

Великобритания, насколько мне известно, была все еще необитаема.

Лес кончился как-то внезапно; мы опять вышли на слепящее солнце, заставившее меня щуриться даже в очках, и оказались на каменном утесе, где располагалась стоянка. Около деревянных перил стояла открытая закамуфлированная машина Соланж.

— Господи…

Передо мной предстал весьма живописный вид.

Казалось, что с этой площадки нам открывается панорама, на всю планету — на леса, осколки каменных скал, упавших с вершин, на коричневый мир обнаженных, отдельно стоящих корявых холмов, на здания, выглядывающие между деревьев, дома, и что-то еще, сделанное, по всей видимости, из темного песчаника.