Счёт времени давно был потерян. Дышать становилось всё труднее. Донимал уже не столько промозглый холод, сколько недостаток кислорода. Матросы всё чаще поглядывали на спасительные аппараты ИДА, но Егор неумолимо крутил головой: ждать. И они ждали, стараясь не думать о самом страшном, что могло бы произойти вопреки всем обещаниям механика...
Наконец, где-то в трюме утробно забулькало и заурчало, как в животе у пившей коровы. Уровень воды стал медленно понижаться. По тому, как защёлкало в ушах, все с облегчением поняли, что давление в отсеке начало падать. Дифферент понемногу выравнивался. Почувствовалось движение бортовой качки. Лодка всплывала вопреки всем усилиям державшей её глубины. Только теперь Егор позволил Ворохову и Стригалову подышать кислородом из одного аппарата. Лица измученных ребят оживились. Все они смертельно устали и до костей продрогли. Набухшая одежда повисла на плечах тяжёлыми веригами. Она неприятно обволакивала тело, словно щупальца прятавшегося где-то в трюме осьминога. От крепкого забортного рассола кожу саднило, во рту ощущалась неприятная горечь.
Непрядов распорядился втугую выкрутить мокрую одежду. Но теплее всё равно не стало: зубы сами собой отбивали мелкую морзянку.
Прошло немало времени, пока разрешили отдраить дверь. В проёме показалось тревожно улыбавшееся и всё же довольное лицо механика. Всё самое страшное осталось уже позади.
16
Основательно растёртый спиртом, укутанный тремя одеялами, Непрядов снова лежал на жёстком Симочкином матрасе. Он успокоился, окончательно пришёл в себя. Начинало даже казаться, что ничего особенного не произошло, и он даже не поднимался со своего уютного места, пребывая в какой-то нескончаемо сладкой дрёме. Лишь постукивало в висках и нестерпимо жгло отходившее от окоченения тело. Мысли как-то беспорядочно цеплялись друг за друга, с трудом проворачиваясь в голове наподобие мокрого белья в стиральной машине.
Подошёл Жадов, заметно возбуждённый, если не испуганный, и всё-таки напускавший на себя прежнюю твёрдость. Кивком головы приказал докладывать. И Егор, приподнявшись на локтях, подробно рассказал, как пришлось действовать в отсеке.
Выслушав его, Жадов заключил:
- Более-менее грамотно поступали, - и тут же оговорился: - Хотя, больше "менее", чем "более". Будем считать это обычной тренировкой, максимально приближенной к боевым условиям. Потом подробно разберём и проанализируем каждый момент ваших действий. Рад сообщить, что весь экипаж, в общем и целом, неплохо справился со своими обязанностями в критической ситуации, - и добавил со значением: - Надеюсь, некоторые будут отмечены как мною, так и вышестоящим командованием. А кое-кому, естественно, придётся солоно. По всей вероятности, будем вынуждены за грубейшие промахи наказать и Шаткова и Ворохова.
- Прошу учесть, что Ворохов не струсил, - вступился за торпедиста Непрядов. - Совсем же зелёный, всего три месяца на лодке. Что с него взять? А действовал с нами на равных. Я уж не говорю о моём акустике - этот вообще ас, геройский парень.
- Повремените пока золотые звёзды раздавать, - недовольно сказал командир. - Кстати, лейтенант, а почему это ваш Хуторнов по тревоге побежал не на свой боевой пост, а туда, где ему совсем не полагалось быть. Что за анархия?!
- Но побежал он в кормовой отсек ещё до тревоги, когда никто ещё толком не сообразил, что произошло. Такое вот у него повышенное чутьё на лодку. Лично мне, товарищ командир, пришлось бы обходиться без него куда труднее.
- Хорошо, во всем разберёмся, - пообещал командир.
- И особенно в том, - уточнил Егор, - почему на месте не оказалось мичмана Скогуляка.
- А вот это уже не ваше дело, Непрядов, - вскипел командир. - Я разрешил отдыхать ему в старшинской.
- Но это ж была его смена, - упрямствовал Егор. - Не слишком ли много для него всякого рода разрешений?..
- Что таку-уе? - вытянув губы трубочкой, угрожающе протянул командир.
- Я думаю, Егор Степанович просто хотел сказать, что старший матрос Хуторнов успешно заменил мичмана Скогуляка, - произнес из-за спины Гурия Николаевича неожиданно появившийся Теняев. - Вообще-то, штурман устал, перенервничал. Пускай отдыхает. А потом поговорим обо всём более спокойно.
Обернувшись, командир бросил уничтожающий взгляд на своего помощника, словно говоря, откуда этот ещё взялся...
- Как бы на гауптвахте снова ему отдохнуть не пришлось, если не научится разговаривать со старшими в подобающем тоне, - пояснил Жадов, указывая пальцем на Непрядова. Резко повернувшись, командир вышел из отсека.
- Что, Непрядов, нервишки начинают шалить? - напустился Виктор Ильич на Егора, как только командир задраил за собой люк. - Кто дал вам право так вести себя!
- Прощу прощения, товарищ капитан-лейтенант, - отступчиво буркнул Егор. - Но разве я, по существу, не прав?
- Без вас разберутся. Понятно вам?
- Так точно, - произнёс Егор, откидываясь на подушку. - Или смею надеяться...
Помощник присел на стоявший рядом ящик с инструментом, снял шапку и резким движением распорол на куртке молнию. Немного помолчав, полюбопытствовал:
- А всё ж тяжеленько пришлось, Егор Степанович?
- Ещё как, - сознался Непрядов.
- Неприятная это штука, когда море врывается внутрь прочного корпуса. По себе знаю... И люди ведут себя в таком случае далеко не одинаково. Одни становятся твёрже корпусной стали, а другие мякнут, ломаются, как гнилые деревянные шпангоуты, - и запросто подмигнул: - Ну что, Степаныч, заглянул теперь за край бездны?..
Непрядов угрюмо кивнул.
- Значит, теперь представляешь, почём под водой фунт лиха. Оно и к лучшему. Теперь у вас нет иллюзий насчёт вот такой, вполне возможной, концовки в нашей судьбе... Всё надо постичь на собственной шкуре. Поэт сказал: "Сажайте розы в проклятую землю..." Я же говорю: "Трижды благословляйте проклятую глубину, чтобы она стала легка и желанна как воздух..."
- Да не сломался я, Виктор Ильич, - попытался успокоить его Непрядов. - И в самом деле немного устал. Больше года все ж без отпуска.
- Тогда вот что, - предложил Теняев, - пишите-ка рапорт. Я поддержу. Как раз к Новому году поспеете домой.
По возвращении в базу Непрядов медлить не стал. На другой день подал рапорт по команде с просьбой об отпуске. Никто ему в этом препятствовать не стал, тем более что лодка всё равно становилась в док на ремонт.
17
В Укромово селище Егор нагрянул в конце декабря. В полном безветрии лютовали ядрёные морозы. По ночам на дальних озёрах натужно крякал застоявшийся лёд. Истошно и жутко заходился лаем Шустрый, чуя приближавшегося к селу зверя. Утром цепочку волчьих следов можно было обнаружить у самого забора. Зато днём в небесной голубизне ослепительно играло стылое солнце, серебром высвечивая трепетавшую в воздухе изморось. Снег под ногами рассыпчато хрупал, будто корова жевала сухое сено.
Через пару дней море постепенно отпустило Егора и он снова всей душой почувствовал неповторимую прелесть родного дома. Всё так же сердито шипели и нежно вызванивали старинные часы, вкрадчиво скрипела дверь и где-то за печкой верещал всё тот же сверчок. Казалось, даже время в стенах старого дома не слишком торопилось, представляя его обитателям возможность подумать о чём-то нетленном и вечном, без чего немыслим живущий на земле человек.
К великой своей радости, Егор застал деда в полном здравии, всё таким же могучим, осанистым - года будто стороной обходили Фрола Гавриловича. Он всё так же аккуратно правил в храме службу, а в свободное время, как древний алхимик, колдовал в подвале до глубокой ночи над своими пробирками и колбами, писал "пчелиные" трактаты.
Егор любил спускаться к деду в подполье. В каменном, добротно сложенном подвале была устроена маленькая лаборатория. На полках стояли всевозможные банки да склянки с реактивами. В одном углу небольшая центрифуга, в другом - аптекарская электропечь. К подволоку подвешены пучки всевозможных трав, источавших аромат минувшего лета. Прихватив тесьмой копну седых волос и надвинув на нос очки, дед воедино сливал какие-то жидкости, взбалтывал их, подолгу разглядывал в воспалённом свете лампы. Временами он недовольно хмурился, мрачнел, то вдруг чему-то радовался и удивлённо хмыкал, качая бородой. Можно подумать, что дед только здесь и живёт по-настоящему полнокровной жизнью, не притворяясь в своём приходском благочестии перед людьми и перед самим собой.
