— Вы сказали: Мао-Чинь («косматый человек»). Это меня вы так называете?

— Без сомнения… И это название не заключает ничего оскорбительного, принимая во внимание обилие у вас волос. Между нашими не найдется никого, кто мог бы поспорить с вами в этом отношении.

— Мы, кажется, ходим с вами вокруг да около, — заметил Синтез, — я уже имел честь сообщить вам, что я родом швед, следовательно с вашими «косматыми людьми» не имею ничего общего, а этот мех, покрывающий меня, — не природный.

— Швед?.. — переспросил старичок. — Что это такое? Я не понимаю.

— Не понимаете?!

— Нет!

— Вы не знаете Швеции?!

— К моему крайнему сожалению, — нет, чужестранец!

— Да вы, может быть, не знаете и Англии?.. Франции?.. России?.. Германии?..

— Нет… Постойте, — живо прибавил незнакомец, что-то вспоминая, — я теперь понимаю: вы говорите о странах, давно уже исчезнувших с лица земли.

— Исчезнувших?! — протянул не своим голосом Синтез. — Неужели вся Европа исчезла?..

— Нет более Европы, — мелодично отвечал старичок.

— Еще один вопрос, — спросил Синтез, все еще думавший, что он служит игралищем кошмара. Скажите мне, пожалуйста, где я?

— Где?! Под 10» с. ш.

— А под каким градусом долготы?

— Около 11,5» з. д.

— Извините, от какого меридиана вы считаете?

— От меридиана Томбукту, — с недоумением отвечал старичок, удивленный таким вопросом.

— От… Томбукту! — вскричал Синтез. — Томбукту имеет свой меридиан?!

— Конечно… Томбукту, столица западного Китая.

Как ни чудесно было воскресение почти совсем замерзшего человека, но оно не казалось столь невероятным, как те вещи, с которыми вдруг столкнулся разум Синтеза. Он должен был собрать всю силу воли и призвать на помощь все свои душевные способности, чтобы не сойти с ума от того, чего очевидцем ему пришлось быть.

Синтезу было ясно, что он не грезит, но почему, как, зачем он пробужден к жизни? — на эти вопросы он не мог дать себе никакого ответа.

Что это за люди? На первый взгляд они не подходят ни под один законченный антропологический тип. Похожи на негров, близки и к китайцам, но ни те, ни другие, или лучше сказать, и те, и другие.

Их кожа, не имея черного цвета, в то же время лишена желтого оттенка, присущего монгольской расе. Она представляет очень нежную смесь обоих отличительных цветов, вроде цвета гаванской сигары. Волосы, очень черные, жесткие и завитые, однако, не так курчавы, как у настоящих негров. Смело глядящие глаза, выдающиеся скулы, немного приплюснутый нос, толстые мясистые губы и сверкающие зубы, — дополняли портрет новых знакомцев Синтеза. Словом, это была великолепная помесь китайцев и негров, или негрокитайские метисы. Но что более всего поражало в них наблюдателя, так это огромные размеры голов. Их рост в среднем был около 2,5 аршин, а объем головы ровно вдвое превосходил объем головы Синтеза.

Такая непропорциональность, неприятная с точки зрения нашей эстетики, еще резче выступала при почти женской слабости членов и незначительности конечностей. Синтез, с любопытством наблюдавший этих странных людей, с трудом мог уверить себя, что эти маленькие руки, эти крошечные ноги принадлежат тому же организму, какому принадлежат и чудовищные головы. Но факт был налицо, и спорить не приходилось.

Изумленный старик пробормотал про себя:

— Нельзя более сомневаться! Эти люди свободно летают над землею. Я не грежу, это наяву… Очевидно, все они обладают способностью, очень редко между обыкновенными смертными… способностью, которую в мое время называли «поднятием на воздух»… Мой старый друг, индус Кришна, и многие другие отличались ею, но только не в таком виде; они поднимались невысоко над землею и на короткое время… Между тем эти люди чувствуют себя на воздухе, как в родной стихии: они свободно переходят с места на место, останавливаются и как будто не чувствуют никакого неудобства. Нет ли какого соотношения между этою чудесною способностью и необыкновенным развитием мозгового органа? Я хочу это узнать.

Затем Синтез прибавил громко, не обращаясь собственно ни к кому:

— В 1886 году я заснул среди полярных льдов. Прежде, чем объяснить, каким образом я очутился среди вас, господа, скажите мне, в котором году я пробудился?…

— В 11866 г., — сейчас же певучим голосом отвечал человек в очках, стоя неподвижно на высоте сажени от земли.

— Одиннадцать тысяч восемьсот восемьдесят шестой!… — громовым голосом воскликнул Синтез, услышав это поражающее число. — У нас идет теперь 11866 г. и я жив еще! Неужели же я спал целых десять тысяч лет?! Думалось ли мне, прожив почти столетие, пережить свое время и явиться в виде последнего следа старого мира? Зачем, как, каким чудом я один уцелел из всех современников?

Пораженный Синтез принялся ломать голову над разрешением этих вопросов. Ничто не мешало ему предаваться своим думам: вокруг него была совершенная пустыня. Таинственные существа, испуганные громкими звуками его голоса, исчезли, и он без помехи мог углубиться в себя и собраться с мыслями.

Прежде всего Синтезу было ясно, что его воскресение — действительный, неоспоримый факт, а не игра воображения. Все, — и сердце, бившееся нормально, и мозг, мысливший логически, и мускулы, владевшие обычною эластичностью, — подтверждало это. Но признать этот факт чудом ученому препятствовали здравый смысл и наука. Оставалось предположить сохранение у него жизни, благодаря каким-то биологическим условиям, — явление, которое он не мог еще объяснить себе и которое не мог приписать одному сильному холоду.

Если бы еще дело шло о животных или растениях, то странный факт, будучи необыкновенным, по крайней мере, был бы возможен, так как многочисленные опыты авторитетов науки дают живое доказательство, что у этих организмов жизнь, в скрытом состоянии, может продолжаться очень долго.

Так, в 1853 г. Рудольфи в Флорентийском египетском музее в одной мумии нашел хлебный колос с вполне сохранившимися зернами, которые лежали тут около 3000 лет!

Спалланцани в 1707 г. одиннадцать раз возвращал к жизни высушенных червей, только смачивая их чистою водою, а недавно Дойер оживлял тихоходов, подвергнутых температуре в 150», и потом 4 недели продержанных в пустоте.

Конечно, все это еще ничего не доказывает, в виду того громадного расстояния, которое отделяет простейшие организмы от человека. Но, поднимаясь по животной лестнице, мы несколько раз наталкиваемся на подобные же факты.

Мухи, очевидно, утонувшие в бочках мадеры, прибывши в Европу после долгого переезда, оживали. Реомюр держал в таком состоянии очевидной смерти куколок бабочек в продолжении многих лет, а Вальбиани, продержав майских жуков неделю под водою и после этого высушив их на солнце, мог еще возвратить им жизнь. Вульпиан, знаменитый физиолог, отравлял ядом кураре или никотином пауков, саламандр, лягушек и оживлял их спустя целую неделю после их явной смерти.

Холод производит еще более поразительные явления.

Спалланцани, изучавший этот интересный вопрос с необыкновенным терпением, в продолжении двух лет сохранял лягушек в снегу. Они делались сухими, вялыми и не имели, казалось, никакого признака жизни. Но достаточно было положить их в умеренную теплоту, чтобы возвратить им все физиологические отправления. На глазах Моцертюи и Дюмериля щуки и саламандры, превращенные от холода в куски льда, через несколько времени снова возвращались к жизни. Наконец, обыденная практика северных народов дает еще более характерные факты. Северяне замораживают рыбу так, что она превращается в камень, перевозят ее на далекие расстояния и потом легко оживляют, продержав лишь несколько минут в воде обыкновенной температуры.

Этот повседневный опыт подал известному английскому физиологу Гунтеру мысль о возможности продолжать человеческую жизнь на неопределенное время посредством последовательного замораживания. К несчастью, Гунтер умер как раз в то время, когда его смелое предположение, начинало сбываться.