Верил или не верил Менке в свое учение - черт знает. Он постоянно твердил, что после войны наступит на земле царство божье и сам Иегова будет в нем править. Так-де написано в библии. Может быть не слово в слово, но приблизительно так. Как мол, ни толкуй библию, все равно так выходит...
- Ну ежели так - уверял я Менке, - ты бесспорно будешь премьер-министром при дворе его святейшества господа бога Иеговы.
- Хе-хе-хе, - посмеивался довольный Менке. - Нет, где уж нам... лучшие найдутся!..
Менке деланно смеялся, но на челе его было ясно начертано: "Все-таки неплохо было бы стать правой рукой всевышнего. В конце концов вряд ли Иегова найдет себе лучшего премьера".
- Вот увидишь, Менке - продолжал я, - как убежденный республиканец, я непременно устрою революцию в управляемом тобой царстве...
- Типун тебе на язык разрази тебя гром за такие речи - сердился Менке и, гордо подняв голову, покидал канцелярию.
С такими подонками, как я, ему, мол не по пути. Другим выдающимся бибельфоршером Штутгофа был Рабинезе - неуравновешенный, сухопарый брюнет, гражданин Лодзи. Рабинезе сам не знал, кто он - поляк или немец. Может быть он родился и под еврейской крышей. Послевоенное общественное устройство земли его мало интересовало. Его восхищали другие стороны бибельфоршизма, особенно те, которые поощряли свободную связь с женщинами - со своими и чужими. Любовь, уверял Рабинезе, должна быть свободной. В свободной любви нет ничего греховного. Ее, мол одобряет и библия.
- Может быть вы с замами и в кустах библию читаете? - поинтересовался я.
- Хи-хи-хи... - захихикал Рабинезе. Он не удостоил меня ответа.
А может и впрямь читает? Кто его знает.
По субботам наши сектанты собирались у лагерного сапожника, тоже толкователя. Библию он, может быть, и знал назубок но сапоги тачал из рук вон плохо. Был он старый, морщинистый хмурый и болезненный человек. Правда, улыбка была у него приятная. Никто не рисковал отдавать ему шить новые сапоги. Со своей рабочей командой он только тем и занимался, что чинил рваную обувь и сбитые клумпы.
В лагере издавна торчали огромные кучи сложенные из старых сапог и клумп. Оттуда сапожник и брал свою работу. Иногда, видно он получал ее и из других более солидных источников. Его помощники ежедневно привозили на тележках в мастерскую всякие ошметки, называвшиеся обувью. За кусок сала, которым толкователи библии не брезговали, а наоборот, восхищались, он охотно уступал мешок рвани. Я жил с ним по соседству. Нас разделяла только дощатая перегородка. Купленными сапогами мы топили печку и варили себе пищу кто обед, кто - какую-нибудь другую мешанину. Среди рвани попадались иногда совсем хорошие башмаки и новенькие галоши. Мы их раздавали заключенным-литовцам, не имевшим обуви. По милости бибельфоршера мы были обеспечены на лето дровами, хотя наши печи топились с утра до вечера - у каждого был свой горшок, и места на печке всем сразу не хватало.
Соседство с бибельфоршером-сапожником было весьма полезным. Одна была беда: из завали старых клумп через стену в смежную комнату целыми дивизиями лезли клопы. Страшно голодные черт бы их побрал!
Собираясь у сапожника бибельфоршская братия читала священное писание и пекла себе блины из продуктов, "организованных" на кухне. По глубокому убеждению сектантов кража не противоречила духу библии. Познаниями, почерпнутыми в библии, они делились со мной охотно, но блинами - никогда.
В женских бараках тоже не было покоя от библистов. Там царствовала сектантка фрау Беленке - высокая, когда-то видно, красивая, атлетического сложения немка, энергичная и болтливая. Ее муж как и она был бибельфоршером. Ого! Не поздоровилось бы ему, если бы он посмел быть не толкователем! И все же невзирая на единство теологических взглядов, герр Беленке предпочитал находиться не в Штутгофе, а в Дахау: там ему было спокойнее. Послушный был муженек, но супруги пуще огня боялся. Потомство фрау Беленке не оправдало ее надежд. Она так и не смогла обратить детей в свою веру.
- Не слушаются босяки, поддались сатанинскому искусу! - горько жаловалась она и клялась больше не иметь детей.
Майер не раз приглашал фрау Беленке побеседовать на темы бибельфоршизма. Диспуты входили в круг его обязанностей, как политического воспитателя.
- Ты же детей дома оставила, - уговаривал он ее. - Кто их растить будет? Они без присмотра головорезами станут. Отрекись письменно от своих бибельфоршских бредней, и я немедленно отпущу тебя на волю.
А фрау Беленке только дай повод. В полную силу своего бурного темперамента она обрушивалась на Майера и пламенно доказывала что на свете нет более идиотской вещи чем национал-социализм.
- Какое вы палачи, имеете право - кричала она, потрясая мужским кулаком, - запирать людей в лагерь и мучить их? Всех вас, головорезов нацистов, надо туда загнать и сжечь на медленном огне. Не буду я подписывать никаких ваших вонючих бумажек!.. Поверьте моему слову, придет день когда мы поменяемся местами. Он недалек! И я дождусь его. Повесят вас, разбойников, и я выйду из лагеря без всякой подписи!
Оглушенный ее криками, Майер выходил из себя.
- Вон из комнаты старая ведьма!
Но фрау Беленке была не трусливого десятка. Она перекрикивала Майера. Майер попадал в щекотливое положение. Неужели прикажете драться со старой бабой?.. Да и исход сражения трудно предугадать заранее: сухопарый Майер выглядел жалким сморчком по сравнению с атлетически сложенной фрау Беленке.
Фрау Беленке метала громы и молнии угрожая Майеру неслыханно-страшными карами Иеговы.
Майер белел и синел. Майер затыкал уши. Майер не мог больше спорить, он только орал как баран на бойне:
"Вон! Вон! Вон!"
У Майера почва из-под ног уходила, Майера душило бессилие. Майер стонал от злости... Майер покидал свой служебный кабинет.
Оставшись наедине с собой фрау Беленке облегченно вздыхала. - Тьфу негодяи какие! - И, еще раз победоносно сплюнув во славу всемогущего Иеговы, она шла на работу к своему электрическому мотору. Фрау Беленке качала в лагере воду.
ОТ КСЕНДЗА ДО ЦЫГАНА
Летом 1944 года ввели новую категорию заключенных - духовенство. До того времени служители культа расценивались как политические заключенные. Их гоняли на работу и избивали наравне со всеми. С 1944 года для священников работа стала необязательной. Кто хотел - работал, кто не хотел - шлялся по лагерю и занимался политикой. Пастыри даже могли отправлять свои религиозные обряды, правда, тайно или полутайно. Раньше духовенство и мечтать об этом не смело.
