Наверху не видно было света, кроме огоньков нескольких свечек. Где же выход?! На его месте был завал, огромный завал из камней. Теплые, дурно пахнущие глыбы забивали весь главный ствол шахты высотой больше трех метров, шириной — почти что пять. И забивали глубоко — как успел прикинуть Хрипатый, до выхода — не меньше метров сорока. Рельсы, по которым вывозили породу, уходили туда, под завал.

— Ничего завалило… — бормотал молодой, только-только привезенный, Толя (еще без клички, политический, из московских студентов). И повторял, как заклинание, ощупывая рваные грани камней:

— Ну, ничего завалило…

— Завалило! — сев возле завала, мерзко засмеялся Щука, старый, битый-перебитый зек, первый раз севший за изнасилование собственной падчерицы, трижды бежавший, и отправленный, наконец, сюда — чтобы быстрее подох. Смеялся он мерзко:

— Хе-хе-хе-хе-хе!!! «Завалило!» Небось сколько тола-то надо, чтобы эдак «завалило»?! Целая вагонетка, не меньше. Меньшим такое не сделать.

На Щуку уставились, один даже двинулся в его сторону, чтобы лучше увидеть лицо. Страшно было думать про такое.

— Ну что уставились?! — прикрикнул Щука на опешивших. — Что, думаете, будут вас спасать?!

И опять полились «хе-хе-хе».

Спасение зека очень часто зависит от того, как быстро он сумеет понять, что происходит, и принять верное решение.

В числе самых первых Хрипатый понял до конца, понял быстро и без стонов и надежд: единственный ход наверх взорван. Двести человек погребены в шахте заживо, и никто не станет выручать.

Если начальство взорвало вход, чтобы погубить людей и шахту, сидеть у входа — только смерть. Хрипатый не сомневался, что многие так и останутся сидеть у входа в безумной надежде быть спасенными. Потерявшие силы, надежду, веру в себя, а самое главное — волю.

Хрипатый знал, что здесь начнется очень скоро — поножовщина за перекус, за глоток воды, за место поудобнее. Потом кто послабее — начнут умирать, а остальные начнут есть их мясо, а может — и помогут умереть. И так пока не сдохнут уже все. Может быть, кто-то продержится и долго, если найдет внизу родник с водой. Будет здесь жить, есть человечину, и так просидит пару месяцев. А смысл? Дверь ведь все равно не откроют.

Хрипатый был уверен — если есть спасение, надо попытаться в другом месте. Из пещеры вроде бы никто не выходил еще наверх… Вроде бы, потому что могли быть и такие, кто найдя выход, промолчал, «прикурковал» его на черный день. И вот сегодня они могут выйти.

Человек другого мира не сомневался бы — знающие выход поделятся со всеми остальными! Выйдет один — выйдут все! Человек, проведший пять лет жизни в смрадном пространстве лагеря, мыслит совсем по-другому. Хрипатый не сомневался в обратном — если кто-то и знает выход, он воспользуется им только сам. В лагере нет друзей. В лагере нет коллег. В лагере нет даже товарищей по несчастью. В лагере есть только те, кто сидит рядом, хавает пайку, которую мог бы съесть и ты сам.

Нет, Хрипатый был уверен — полагаться можно на себя, и только на себя. Если он выйдет — один. И никакого Косого и Шеи! Шея вообще ненадежен, да и неприятен он Хрипатому. А Косой… Если тут, у завала, будет резня за кусок хлеба, а потом за кусок человечины, то ведь то же самое будет и в других местах.

Итак, значит надо оторваться.

— Куда, Хрипатый? — это, конечно же, Шея — боится остаться один.

— До ветру. Подожди здесь.

Хрипатый спустился туда, где не добивал свет от свечей, где лежал бригадир, убитый сразу. Хрипатый сунул руку ему в карман и чертыхнулся — кто-то опередил, украл пакет с перекусом.

Еще ниже лежал тот, под вагонеткой, он уже перестал сучить ногами. У него еда была не в кармане, а за пазухой, между бушлатом и майкой. Хрипатый побежал вниз, завернул в знакомую штольню. В пещере он был много раз, и сейчас страшней всего было Хрипатому, что может быть завален лаз в пещеру. Сама по себе узость не пугала.

К его счастью, нет, не завалило ход при взрыве. И не одному Хрипатому пришла в голову эта прекрасная мысль — искать спасения в пещере. В кромешной тьме, находя ощупью дорогу, сопя, ругаясь и толкаясь, лезли через лаз несколько человек. Позади тоже кто-то уже топал по коридору, звук шагов был вроде не силен, но слышно было очень хорошо. Тем более, звуки дыхания, шелест одежды-брезентухи. Наверху это бы не было важно, но здесь, в вечном безмолвии пещеры, все звуки были словно крик.

Надо запомнить — ведь и сам шумишь не меньше. Пролезая в лаз, Хрипатый невольно напрягся: было там место, когда пошло расширение, и голова уже торчит из лаза, где можно встать в полный рост. Если те, впереди, сговорились, им ничего не стоит пополнить запас еды пайкой… Вернее, сразу двумя пайками.

Никто не ждал Хрипатого в пещере. Никто не затаился в темноте. Хрипатый решил проверить кое-что и затаился, неподвижно присел в нескольких метрах от выхода. Кто-то новый, тот, кто его догонял, вывалился из лаза, торопливо прошел по пещере. Человек прошел в двух шагах от Хрипатого и был очень хорошо слышен — и шорох, и шаги, и дыхание. А вот сам он, идущий, — Хрипатый голову дал бы на отсечение — и не подозревал, где здесь сидит Хрипатый. Та-ак, надо бы это запомнить! Что надо не шевелиться, не шуршать ничем, дышать через рот, и тогда ты станешь незаметным.

Хрипатый свернул раз и второй. Он знал, как идти к пещере Мумий, и совсем не хотелось туда. Все равно ведь идти наугад, так лучше через еще неизвестные, неисследованные области. Потянулись пространства, в которых вряд ли бывал человек. Хрипатый шел, держась левой рукой за скалу, сворачивая только налево. Он был уверен, что сможет вернуться обратно.

Спустя полчаса Хрипатый нашел кого-то, кто затеял затаиться в темноте. Этот неизвестный стоял совсем недалеко от Хрипатого, в нескольких метрах, и скорее всего слышал, как Хрипатый подходил по коридору. Стоял он совершенно неподвижно, только ясно слышалось дыхание, словно неизвестный только что таскал воду или долго рубил дрова.

Хрипатый встал и постарался дышать через рот, чтобы сбить с толку неизвестного. Впереди послышались шаги… Судя по всему, не к Хрипатому, а от него, и дыхание стало неровным.

Неизвестный бежал по пещере, стараясь остаться неслышным, сдерживая, сколько было сил, дыхание.

Хрипатый побежал за ним — срабатывал и инстинкт преследования, обострившийся в полузвериной жизни заключенного, и острое желание понять — что же это или кто же убегает от него, мягко топоча по дну пещеры?!

Ну вот… Хрипатый бежал уже почти возле этого незнакомого, когда он вдруг рванулся в сторону, прижался к стене, затаился. Но хоть и затаился, Хрипатый хорошо знал, где он, этот неизвестный, старавшийся дышать потише.

— Тебя все равно слышно… Ты кто? — тихо спросил Хрипатый, и неизвестный, издав какой-то жалкий писк, кинулся бежать по коридору, теперь уже в обратном направлении. Хрипатый опять побежал, он и хотел, и боялся догнать этого.

— Ох! — неизвестный упал, сильно ударившись всем телом о пол и о стену пещеры.

Теперь он лежал, тихо шипя от боли, а Хрипатый стоял прямо над ним. Время было познакомиться, и Хрипатый потянул из кармана свечку со спичками. Ну слава Богу, человек, только замученный, запуганный какой-то. Взгляд затравленный, пытается как будто вжаться в камень.

— Ты кто?! — Безумные глаза уставились в лицо Хрипатому, дрожащие руки вцепились в рукава бушлата.

Тут Хрипатый и узнал его — пожилой «политический» Фура из шестого сводного отряда.

— Да Хрипатый я… Что, не узнал?

Так же дико смотрел Фура, тяжело переводя дыхание.

— Много их тут… — наконец произнес он, облизнув пересохшие губы. Голос у Фуры оказался куда ниже, чем ожидал Хрипатый по его убогому сложению. — Везде ходют, ищут…

Какое-то время они смотрели друг на друга в дрожащем мареве трещавшей свечки.

— Много… — повторил Фура опять. — Везде они ходют…

— Да кто ходит-то? Наши ходят? Или другие?

Фура вздрогнул, как-то отодвинулся от Хрипатого.