Федор Матвеевич усадил Сергея и, помолчав в темноте с минуту, заговорил:
- Здесь и живу. От самого, как вот дома лишился, так тут и обитаю.
- А почему? - неуверенно спросил Сергей. - Полно ведь домов пустых...
- Кхм! Это да, - старик опять надолго замолк.
- Ты когда приехал? - спросил он наконец.
- Только что.
- Так. А куда шел?
- К вам.
Дед Енукеев, наверное, хорошо видел в темноте или просто привык к ней, и теперь разглядывал Сергея, поэтому и молчал подолгу.
- Вырос ты, не узнать. Да... Вот ведь в какое время привел бог встретиться!
- Что тут у вас происходит? - спросил Окользин.
- А, - старик махнул рукой. - Долгая история. Понемногу разобъясню, конечно, только ты не торопи меня и сам не торопись. Сразу-то в такое не очень поверишь. Еще скажешь, тронулся, мол, дедушка Енукеев. Только вот что: по селу теперь просто так ходить нельзя. С опаской надо. Ты это запомни...
- Почему?
- Да ты слушай, не перебивай. Всех опасайся, хоть будь он брат твой или сват, а почему - поймешь потом.
- Вурдалаки? - испуганно спросил Сергей.
Глаза деда сверкнули удивлением.
- Ты откуда знаешь?
- Я видел проект грубельной площадки на плане...
- Какой такой площадки? - не понял Енукеев.
- Наш завод строит здесь участок обжига, - объяснил Сергей. - Прямо на месте старого кладбища. Вы же сами про него рассказывали!
- Это... постой-ка, какого же кладбища?... Ах! - старик подскочил, ударившись головой о трубу. - А ведь верно! Как же я сам не скумекал-то? Забыл ведь, начисто забыл про него! Сколько лет прошло. Ай-ай!
Потирая шишку, он принялся ходить взад-вперед по узкому пространству возле топчана.
- Ну так точно! Аккурат кладбище и разрыли. Потревожили, значит могилы пожалуйста тебе! А я-то думал, пришлые какие-нибудь начали. Нет, наши-то упыри, неглиневские!
Сергей смотрел на него со страхом. Значит, все-таки упыри. Кошмары, преследовавшие его каждую ночь, сбылись. Беда небывалая, невообразимая, пролилась, как серный дождь на село.
- А какие они, что они делают?
Старик еще долго расхаживал из угла в угол, бормоча что-то и качая головой, потом сел рядом с Окользиным на топчане.
- Была бы мне крышка вместе со всеми, - начал он, - как пить дать, да! А что спасло? То спасло, что покурить я вышел. Вот подумай ты! Оно хоть и вредно, доктора говорили, а никак я не мог курить бросить, будто знал, что пригодится еще. И пригодилось...
Поначалу Сергей никак не мог понять, о чем дед толкует. Но тот, мало-помалу, перескакивая с одного на другое, стал рассказывать, какая беда случилась на свадьбе у дочки племянницы его, и о том, как сам он чудом спасся от вурдалаков, отлучившись потихоньку домой за табачком-самосадом.
- Всех загрызли до единого, я в окно подглядел. Электричество они там отключили, но на сельсовете-то прожектор горел еще, кой-чего видно... Эх! Светка! Внучка родная! Прямо еле узнал ее. Вся в крови перемазанная, во рту зубищи - во! - дед выставил мизинец. - И как бешенная - кинется на одного, хвать за кадык зубами - готов! Она на другого. Человек шесть на моих глазах так-то передавила. И другие тоже. А один - я ведь узнал его! Сторож со стройплощадки. Надо было мне тогда догадаться, откуда зараза-то идет!
Ну так вот, сторож этот. Тоже кидался на людей, а потом поворачивается к окну и на меня - зырк! Я, брат, всякого повидал, в жизни-то. Воевал, как-никак, помню разное. Но тут, веришь, перепугался, как в детстве. Да и нельзя не испугаться. Только что был человек - и нет его, а вместо того смотрит на тебя... не знаю, как и сказать. Зверь! Хуже зверя, хоть тот жив, а этот - видно, что мертвец. Камень оживший так не испугает!
Словом, пустился я бежать, да сгоряча-то в свою же хату и прибежал. Но те уж заметили меня и узнали. Вот о полночи слышу - тарахтит. А бульдозер-то я еще у столовой приметил, когда с куревом шел. Он меня и насторожил первым делом. Это, думаю, что еще за оккупант такой - въехал в самый палисад... Да. Так о чем, бишь я? А! Ну слышу, значит, бульдозер на улице. Я дожидаться его не стал, потихоньку со двора да и сюда. И что ты думаешь? Спалили дом-то, проклятые! Огород перерыли весь, стайку разломали, свиней, кур подавили...
Но потом, правда, ушли. Даже не искали меня особенно, видно, не до того им было. Так и остался я в этом подвале. Живой, как видишь. Расхрабрясь иной раз и на вылазку хожу. Поесть, покурить пока, слава богу, раздобываю. А больше все приглядываюсь. Поначалу много народу они погубили. Только и слышен был крик по улицам. А после утихло...
- Неужели все погибли?! - Сергей схватил деда за руку.
- Погоди ты! Погибли... Соображай-ка, зачем упырям всех убивать? Сами-то они чего станут жрать? Своих у них теперь достаточно. На телефонах сидят, машины, трактора охраняют, да беглых ловят. Из них-то кровушку и пьют. А кто смирно живет, тех не трогают до поры. А для пущей смирности приказано всю скотину, птицу свести вон там, на площади, и припасы все сдать. Ежедневно отдают каждому, сколько от них положено, не явился - значит беглец. Найдут и загрызут. Только им ведь тоже не резон лишних кровопийц плодить.
Так вот и живем, будто при новой власти. Уж у них и помощники свои есть из живых. Уполномоченные. Эти на раздаче больше. И все кричат, что, дескать, так справедливее, чем раньше, и что, наконец-то, мол, народ живет под началом своих лучших представителей. Это про упырей-то!
Ну а я вроде как в подполье, в партизанах, что ли. Правду сказать, не больно-то за мной и гоняются. Наплевать им на все. Скотины сколько переморили, склады гниют живьем. А упырям и горя нет. Днем, бывает, до единого уходят куда-то в леса, свои дела у них там, нежить ведь! Да и леса-то почти загубили вокруг, то зажгут неизвестно для чего, то бульдозерами поломают. Все напропасть!
- Так надо об этом в город сообщить! - сказал Окользин и почему-то сразу вспомнил, как встречали его в различных городских инстанциях с подобными сообщениями.
Дед Енукеев махнул рукой.
- Как сообщишь? По телефонам они сами с городом разговаривают, дескать все хорошо и полный порядок...
- А выбраться отсюда можно?
Старик покачал головой.
- На раздачах хвастаются, что еще ни один не ушел. Кто знает? Может и врут... Я-то сам не ходок. С войны еще кое-как, с осколком, ковыляю. Да ты помнишь, небось. Вот уже, думаю, кто-нибудь помоложе встретиться, тогда...
Сергей понял, на что намекает дед. Идти. Конечно, придется ему. Да и то сказать, не сидеть же тут, в подвале, всю жизнь...
- Только дело это не простое, - сказал дед Енукеев, - надо хорошенько все обмозговать. Сегодня поздно уже, скоро по улицам шастать начнут, лучше нам не бубнить. Я тебя пока наверх отведу, отдыхай, спи, если сможешь, да только поглядывай, послушивай там...
По винтовой лесенке старинного чугунного литья они осторожно поднялись в верхнюю каморку, втиснутую между стенкой резервуара и наружной кирпичной стеной. В каморке было узкое окошко без стекла, а главное, на полу, под водомерными трубками немного свободного места.
- Затаись тут, - шептал дед, устраивая постель из телогрейки и зипуна. Ночь надо пересидеть. А до утра я чего-нибудь сморокую, покурю вот только.
Он потрепал Сергея по плечу и, неловко выворачивая ногу, стал спускаться обратно в подвал. Окошек на лестнице не было, и Енукеев не боялся, что его заметят с улицы. Правда чугунные ступени басовито гудели у него под ногами, но старик был глуховат и не придал этому особое значение...
8.
Окользин остался один. Съежившись на полу под телогрейкой, он беспокойно косился на узенькую полоску неба за окном. Не могло быть и речи о том, чтобы выглянуть наружу, Сергей и так чувствовал себя совершенно беззащитным и словно бы выставленным напоказ высоко над селом. А вокруг уже, наверное, бродили вурдалаки. Одно неосторожное движение...
Окользин попытался унять дрожь.
