-- Все равно вернись к себе, а этот кабинет мы опечатаем.

-- Я занял его на основании служебного регламента.

-- Но Куриляпов, когда уходил и отпуск или болел, оставлял заместителем меня!

-- Куриляпов никогда не был в отпуске и даже больной приходил на работу. Я только что написал об этом в некрологе. Но, может быть, ты не веришь печатному слову советской газеты? Сознайся. В конце концов, сейчас не тридцать седьмой год, -- сказал замредактора -- Впрочем, раз ты настаиваешь, пусть нас рассудит первый секретарь, -- и замредактора позвонил в райком..

Не добавляя скорби в голос и не утруждая голову раздумьем, первый секретарь временно возложил обязанности на замредактора. А ведь позвони ответственный секретарь -- командовать бы ему. Сообразив, как незатейливо его обвели вокруг пальца, ответственный секретарь нешуточно разозлился:

-- Ты, видимо, забыл о партийном выговоре, который тебе влепили два месяца назад за прогул?

-- Нет-нет, я помню!

-- Ты сейчас должен работать над исправлением ошибок, над разгильдяем, который внутри тебя свил уютное гнездо, ты должен сидеть ниже травы, тише воды!..

-- Но я уже все осознал и больше не повторю...

-- Интересно, если позвонить еще раз первому секретарю и напомнить про твой выговор?.

-- А он не вспомнит! -- обрадовался замредактора. -- Он что вчера-то было не вспомнит.

Они смотрели друг на друга, как два мартовских кота перед дракой. Между ними стояла секретарша и ковыряла шариковой ручкой в носу.

Наконец ответственный секретарь бросил как перчатку.

-- Скоро ты узнаешь, какой размер обуви я ношу, -- повернулся и ушел за дверь.

-- Я буду топтать его обеими ногами! -- мечтал ответственный секретарь на пути в отдел писем. -- Вот так! Вот так! А потом -- вот эдак! -- Он остановился, и доски пола затряслись, затрещали под ударами его каблуков. -Я плюну ему в рот, как только он зазевается! Вот так: плюв! плюв! плюв!

Распахнув дверь отдела писем, ответственный секретарь сказал Саше через порог:

-- Пойдем ко мне -- дело есть... Ты должен выполнить несколько важных поручений и убрать с дороги людей, до которых я не доберусь или -- не справлюсь. От их нейтрализации зависит твоя карьера.

-- Постараюсь, -- ответил Подряников, -- но некоторых я тоже не могу убрать.

-- Нам бы только несколько дней продержаться, -- стиснув кулаки и зубы, подмигнув Саше, добавил ответственный секретарь, -- и все рухнет. А уж там посоревнуемся, кто быстрей на руинах власти отстроится... Как этого старого пердунчика угораздило коньки отбросить! Пожил бы еще пару дней -- его б и так сняли.

Брошенный один в отделе, Сплю заплакал: до того ему себя стало жалко. Вчера Сусанин, как хулиган из подворотни, одним махом отнял у него все игрушки Домсовета, а сегодня Куриляпов скомандовал долго жить -- и бросил Клавдия Ивановича горькой сиротой, бросил в пустыне средь гадюк с одной майорской пенсией в Любкином кармане. Хоть иди теперь по вагонам с протянутой фуражкой: "Подайте инвалиду умственного труда", -- как посоветовал когда-то майору Адам.

-- Что-же-я-та-кой-не-ве-зу-чий? -- скулил Сплю. -Что-же-мне-не-ве-зет? -- и вытирал манжетами нос.

Это была правда. Майор родился человеком горемычным и 'природой обиженным, голову имел невероятно огромную (влюбленная парочка смогла бы исполнить на ней медленный танец), в которой мозгов было, как у слона. Только использовал майор свои мозги, как слон. Внешность его тоже таила изюминку, но вот -- не для женщин. Лишь один проезжий антрополог попрыгал вокруг Сплю, поплескал руками, слазил в рот, поахал, поохал, сказал, что Клавдий Иванович похож сразу и на питекантропа, и на австролопитека, и на гейдельбергского человека, спросил о прививках в детстве, да и укатил в столицу. Но бог с ней, с внешностью -- Сплю все равно не знал, как он выглядит. Жизнь не подсовывала ему зеркало, потому что Клавдий Иванович постоянно смотрел в книгу...

Он учился читать десять лет, учился упорно, до самоистязания буквами, до темноты в глазах, учился без каникул и праздников, и ежедневно -- до тех пор, пока не бился лбом об стол. Упорство Сплю питалось тем, что он считал себя таким же, как все вокруг, даже чуть-чуть получше... К концу десятого года от взгляда Сплю на страницах "Букваря" протерлись дыры величиной с кулак, и Клавдий Иванович понял: эта книга отдалась ему целиком. Ведь он уже сносно читал по слогам и даже говорить стал по слогам -- следствие долгих упражнений с "Букварем".

Тогда он исключил сам себя из третьего класса и, обменяв футбольный мяч на справку, что он -- сын полка, поступил в военное училище. Оттуда его пнули в военную часть, которой Сплю служил верой и правдой двадцать пять лет. "Отец солдатам", -- думал он о себе и окружал заботой тех, кого ему доверили не подумавши. Поскольку забота была очень назойлива и заведомо исходила от дурака, солдаты ее не принимали. То, как относились к Сплю, можно проиллюстрировать таким случаем. Однажды майор упал в пруд, и никто не полез его спасать, потому что некий сержант, стоявший вблизи, сказал "Сам всплывет через месяц -- такие не тонут". Действительно, месяц спустя Клавдий Иванович всплыл и появился в казарме. Он пришел мокрый, весь в тине, с неразлучным "Букварем" под мышкой, попросил дневального открыть тридцать седьмую страницу и сказал: "Ма-ма-мы-ла-ра-му". Дневальный сунул нос в книгу и ответил: "Правильно"...

Карьера военного оборвалась для Сплю неожиданно, как песня без припева. На пирушке командный состав части вместо медицинского спирта попил авиационного. Кое-кто наглотался до смерти, но майор, закаленный в ученье, отделался легким поносом. Историю огласили, ибо время попалось такое. Клавдия Ивановича откомандировали в отставку: "Вы расформировываетесь в Сворск с постоянной пропиской, и считайте это не наказаньем, а милостью, товарищ отставной майор". И вот он оказался в Сворске, беспомощный, как ребенок, потерявший посреди пустой улицы маму, но полный желания общественной деятельности в ближайшей песочнице.

Однажды мимо одной из таких песочниц проходила Чертоватая и увидела, как ловко майор командует детьми и пенсионерами, и те, послушные его ноле, строят шеренгой куличи, роют окопчики лопатками, пускают паровозик по кругу... "Оригинальный дурак, -- подумала Любка, -- и денег у него , наверное, куры не клюют".

-- Ты на свои пьешь, полководец? -- спросила она.

-- Нет, -- ответил майор.

-- Куришь?

-- Нет.

-- Жилплощадью владеешь?

-- Вла-де-ю-ком-на-той.

Это была комната в коммунальной квартире, где жило столько людей, что не все соседи знали друг друга в лицо и знакомились на производстве. Но судьбу майора уже решили, тем более он и сам ничего против не имел. Он полюбил Любку первого взгляда, ведь каждая грудь Чертоватой была больше его головы, и через месяц Марина вручила Любке и Клавдию Ивановичу "Свидетельство о браке". После этого шага жизнь отставного майора пошла наперекосяк. Еще не помня себя от счастья, в первый вечер он приблизился к жене, открыл объятия и состроил такую дебильную исстрадавшуюся физиономию, что Любка расхохоталась:

-- Ты что губы раскатал, дядя?

-- Люб-лю, -- прогундосил Сплю.

-- Ха-ха-ха, -- сказала Любка. -- Уж не думаешь ли ты, дурак, что будешь спать со мной, как только у тебя в одном месте зачешется? Моя такса -- сто рублей, причем в пенсию эта сумма не входит. Деньги на стол, и лезь в постель. Нет -- найдешь себе дерюгу в коридоре, -- и Любка треснула майора феном по голове, чтобы до него побыстрее дошла суть ее слов.

С каждым последующим днем жизнь Сплю стала закручиваться все крепче и туже в тисках бытового рабства. Блаженно-юродивые времена, когда он получал деньги за то, что отдавал всем подряд честь, Клавдий Иванович теперь вспоминал г тихой грустью. А Любка, не замечая мужниной скорби, отнимала у него пенсию до рубля и сама расписывалась в ведомости.

-- Зачем тебе? -- удивлялась она, если муж осмеливался попросить денег.