-- Закрывайте глазки, а я вам расскажу, как спал под кустиком опоссум, как лежал на боку, морда -- под лапами, укутан хвостом, сладко спал, руки гладить так и тянулись. Да нельзя. Вот уже разлепляет опоссум очи, усаживается удобно, чихает-чихает, тянется потянется, чешет лоб о дерево и чует голод в теле. Ждет пождет часок-минутку -- нету пищи пред глазами, нету и в помине. Тогда орать благим матом. А все звери съедобные от того крика бежать подальше. Обиделся опоссум, скорчил рожу злобную, потому как песней той думал он зверье подтянуть поближе ко рту. Видит, бестия, плохо дело, и заткнулся. Видит, одними песнями сыт по горло не будешь, а руки-ноги вытянешь, и принюхался, осмотрелся... Кругом кедры, на кедрах шишки с ананас, в шишках орехи питательные. Да как достать? Кедр-то в два обхвата, не повалишь, не встряхнешь. Заурчал опоссум с голоду, зафыркал; за щеками, что припас намедни, доел напрочь. Сунулся покушать травки, грибков да ягодок, и глазам своим еле поверил: идут мимо букан подходящий и жук прохожий. Только опоссуму они -- червячка заморить. Вот он и мушку-пчелку, слепня-овода высмотрел, и, хотя не жрет мушек да слепней, а туда их, в живот, чтобы не урчали кишки, не жаловались. Бабочка безвкусная пролетала, опоссум бабочку хвать! Стрекоза диетическая на цветок присела, с цветком ee! Полевка пробегала, шмыг-шмыг-шмыг, куснул ее опоссум, заглотнул, а хвостиком плюнул. И уже бьет в нос дух барсучий, аж пофыркивает опоссум. Скорей нашел нору, выгнал барсука и слопал живьем. Еще пищит барсук, ползет по пищеводу к месту казни, а опоссум уже землю роет, кротов ищет, не милует ни их, ни кротят. Все мало прожорливому, все не сыт, никак живот не набьет, не держит живот добро. Вот от ежа еще лапы валяются, а опоссум уже иголками какает. Он такой зверь, опоссум-то, не гурман-сибарит. Положи ему на пути черт знает что, чего и гноим именем не всегда назовешь. -- сожрет с удовольствием, не побрезгует и не подавится.
Шныряет по лесам, по лугам, по бережкам, крушит все на пути, питается. Глотает без числа червячков да улиточек, закусывает квакушками да ужами, лезет на дерево, объедает почки-листики, ветками хрумкает, из гнезд птенчиков цапает, лапой бьет, лопает, а яйца колет, пьет. Порхает вокруг пичуга, пищит-кричит, горло в горе надсаживает, да недолго: ап! -- нет птички, -- и скорей на солнце рычать-пугать. Улепетывает от всеядного солнышко во всю прыть, хоронится за горку. "Скорей! Скорей!" -- торопит опоссум. Пора уже летучих мышек да жуков майских губить, комариков да светляков гробить. Видит, сова зайчаток потрошит. И сову, и зайчаток, и землю с кровью -- лишь бы брюхо набить дополна. Ест и клянет сову, обижается, что зайчиху без него растеребила. Не понять бессовестному с голода -- у совы она в животе, давно разделанная, дожидается. Но обиду держал недолго: лось в кустах зашевелился... Бегом туда! Медленно лося глотает, шутка ли, такого сохатого через глотку протолкнуть, но глотает, не сдается, не ленится... А как рога в кусочки изгрыз, вперед пошел: там медведя лапой пришиб, тут волка задрал, здесь от лисы-алисы один обглодыш оставил. Всех уже в лесу объел опоссум, ото всех куснул, а нет как нет ему сытой радости. Лезет к берегу хоть водой утробу залить, хоть горло ополоснуть, а из воды зверь рожи строит -- тоже, видать, голодный и злой. Куснул его опоссум на пробу -- не вышло. Только "буль-буль" сделал да морду вымочил. Отфыркался, отсиделся, зверя лапой потрогал -- мокрый, значит, рыба, прикинул опоссум, и прыг на него! бултых! хвать! хрум! хлюп! Захлебывается, дна не чует и жрет-жрет-жрет пескариков да ершиков, окуньков да щучек, никому пощады не делает, всех за пищу считает. Высунулся, наконец, на берег -- зверь сидит, как новенький, ничего не отъел от него опоссум. С горя стал биться головой о камни, все камни, точно орехи, переколотил. Закидал ими речного зверя, но тот и из-под камней рожи строит, не сдается, не лезет на сушу, не ложится и удобной для его же поедания позе. Тогда дерево сломал, дубину сострогал, бил-бил по воде, пока пот не прошиб -- не убил. Живой в реке зверь сидит, точно вкопанный. Запалил костер, решил огнем зверя выгнать. Не выгнал -- только лес впустую пожег и сам едва спасся. Возвел крепость по всем правилам, осадил ее и взял, а зверь и не чешется. Сидит все в воде и злобствует. Тут зима подоспела. Опоссум, чтобы врага лицезреть, прорубил дырку во льду, взялся на хвост зверя ловить, но зверь хвост откусил и опять сидит, ухмыляется. Полезла весной у опоссума шерсть с голода, но он весной танки и бомбы изобрел, в ход пустил -- без толку, только берег ямами испоганил. Почуял к лету, как от бесконечной борьбы мозги его развились неимоверно. Тогда дом соорудил у реки и обзавелся семьей. С тех пор выходит он каждое угри к водичке на задних лапах, побьет врага своего, просто так побьет, для души, а иногда и со злости бьет, колотит, ругается, пока жена в дом не загонит...
...Любка вернулась к себе. -- Ну? -- спросил Саша. -- Ивана нет, я говорила с Сусаниным.
-- Что он ответил? -- спросил Подряников.
-- Обещал завтра после обеда принести двести рублей.
-- Почему двести?
-- Чтобы в следующий раз с книжки не снимать...
...Уже за полночь первому секретарю подали дневной отчет в постель. Вечный огонь зажжен; медведь издох в огороде; внука Примерова увезли в Москву перекрашивать в естественный цвет, а бандит Галимджанов покинул Сворск на попутке.
VI ИГРА НАЙДИ КАМЕНЬ""
Глубина воды -- по пояс. Ребята заранее готовят камешки, завязав их по одному в цветные тряпочки, и затем разбрасывают в воде на определенном участке. По команде вожатого все бегут в воду, собирают камешки и складывают на берегу в установленном месте. Кто наберет меньше всех камней -- сушит тряпочки
В понедельник утром на автобусной остановке редактор Куриляпов исполнял нехитрый танец опаздывающего. Ежесекундно, топая правой ногой, он подносил левую руку к глазам я, взглянув на часы, клацал зубами, словно хотел откусить стрелки. Потом смотрел на дорогу, прыгавшую по холмам, как заяц. Но нет, не скакал автобус спасать редактора сворской газеты.
Когда ушла последняя минута надежды на транспорт, Куриляпов сам поскакал задворками догонять время, напрямик в редакцию. Он бежал с завидной для его возраста лихостью, прижимая к груди портфель, и даже обогнал на светофоре мотоцикл, хотя сам в то же время утирал нос. Случайные прохожие, которые из-за малой величины Сворска имели лица старых друзей, подбадривали Куриляпова свистом и криками, обычными на спортивных трибунах и рынке.
Минуя горсовет, Куриляпов услышал, как в уличном репродукторе куранты далекой Москвы ударили восемь раз. В глазах редактора стемнело, сердце ответило курантам барабанной дробью. "Время обогнало меня по вине транспорта, я опоздал!" -- ужаснулся Куриляпов.
Другой человек, на менее ответственной должности, после такого ужаса остановился бы, перестал пыхтеть, как паровоз на холостом ходу, и спокойный, с утра умеренный в завтрашнем дне, побрел бы навстречу неприятностям. Но Куриляпов был не другой, Куриляпов видел наметки завтрашнего дня во всем, кроме себя, и еще чаще стал перебирать ногами...
Шедший мимо Сусанин проводил редактора грустным взглядом. "Вот человек, -- подумал Адам, -- который пунктуальность ставит выше здоровья, а ведь вчера, болтают, он так накачался пивом, что на его рубашке расстегнулись все пуговицы". Куриляпов же вспомнил, что на прошлой неделе директор типографии подписал приказ, по которому работник, произносивший более ста слов за смену, лишался премии, и хотел было отругать Сусанина и выдавить из него признание в ошибках, но безжалостное время погнало редактора к цели...
Шагавший впереди Подряников спиной почуял недоброе и успел нырнуть в дверь редакции. Куриляпов прямо посреди улицы застонал от невозможности схватить Сашу за шиворот с поличным. Несколько прохожих бросились было на помощь Куриляпову, но Куриляпов постонал, подергался и скорей, скорей за Подряниковым.
Выскочивший из подворотни Сплю подхватил куриляповскую рысь. Вровень пришли они к крыльцу, на котором Сплю, выбившийся из сил, поспел-таки распахнуть любимому начальнику дверь...
