Жена повернулась и невидяще посмотрела на Игоряшу.
- Вы, гражданин, постеснялись бы скандалить в музее,- тускло сказала она.- Место государственное, охраняемое. Я на службе препаратором работаю. Вот воск варю.
- Какой такой воск? Хря! Для чего?
- Воск обыкновенный, восковой. Для главного экспоната. Восковую фигуру будем лепить.- Тут в глазах жены зажглись искорки уважения и любви.Товарищ Игорь И. в любимом кресле в полный рост.
- Так ведь я и есть Игорь И. в полный рост! Не узнаешь, что ли, флюга? - взорвался Игоряша.- Воск-то зачем? Вот он, муж,- живой перед тоб.ой. Игоряша я!
Тут две могучие лапы каменно пали Игоряше на плечи, а чья-то костлявая лапка впилась в шевелюру. Игоряша извернул голову и боковым зрением увидел, что держат его все та же престарелая караулыцица и ражий полулысый детина в черной тройке и при бабочке. За ухом его торчали кронциркуль, линейка и карандаш.
- Вот он где! - с интервалом в терцию запели старуха и детина (как выяснилось впоследствии - лаборант).- А мы его ищем, с ног сбились. Не брыкайся, дядя, сейчас мерку снимем, и хорош. А фарфоровые глаза подобрать и конский парик - это пара пустяков. Момент. Вот и все. Можешь гулять.
- Как это - "гулять"? Что значит - "гулять"? Олмля вам! Я здесь живу и никуда уходить не собираюсь. Квартира - моя, и музей, стало быть,- мой. Вон, табличка на двери - читали?
- Музей государственный,- подала ровный голос жена. - Но вообще случай из ряда вон выходящий. С одной стороны, прототип сделал свое дело, прототип может уходить. А с другой - текстовик Карбованцев его к себе не пустит. У него сейчас писчий запой: Петро Армавирович творит эпопею "Влесова книга сионских мудрецов" - плод масонского заговора". Что же делать?
Игоряша сначала беленился, грозил вызвать милицию, потом, осознав бесплодность угроз, начал просить, умолял не выгонять его из-под родного крова. В конце он уже валялся в ногах у крепыша лаборанта и целовал войлочные бахилы старухи караулыцицы.
Музейный совет долго совещался, куда-то звонил по телефону и наконец вынес решение: прототипа за дверь не выставлять (Игоряшу с этой минуты так и стали звать: Прототип, и он взял за правило послушно отзываться), а, напротив, отвести ему жилое место в углу в прихожей, постелив там рогожку, и определить на полставки швейцаром. Харч :- казенный.
Игоряша и рад: дом остался домом, жена - здесь же (хотя уже и совсем не жена, а вдова, невеста лаборанта), Федосей жив. Прототип даже выговорил себе право использовать ванну по прежнему назначению - в качестве кассы, и вскоре там снова зазвенели монеты и зашуршали бумажки.
Первую ночь Игоряша-Прототип спал плохо. Ворочался на подстилке в прихожей и с тоской вспоминал друзей-гуманитариев, которые теперь будут навещать его нечасто, вспоминал генерал-доцента Карбованцева - с грустной злостью: даже при всех своих связях он не сможет добиться отмены предательского решения районной книжной конторы и превратить музей Игоряши И. в прежнюю квартиру. Вспомнил той ночью Прототип и другое: откуда взялся гвоздь в полу. Эта загадка мучила не только жену-вдову и музейных работников, но и самого Игоряшу, мучила уже много лет. Происхождение гвоздя относилось к тем временам, когда Игоряша начал сильно уставать на работе и его приносили домой на руках и укладывали прямо в прихожей. Среди ночи Игоряша просыпался и часто не мог уразуметь, где он и что он. Ему все время казалось, что он не лежит, а стоит, прислонившись телом и лицом к стене, почему-то оклеенной паркетом. В -одну из таких ночей Игоряша и вбил в паркетную стену гвоздь, чтобы вешать на него кепку, ботинки и авоську с книгами.
...Дни потекли ровно и незатейливо. Прототип рано вставал, подметал музей, включал освещение и занимал место у двери: встречал посетителей, принимал у них дубленки, "дипломаты", кашне и галоши и передавал с рук на руки старушке-караулыцице. В комнате - в кресле - сидела восковая фигура: вылитый Игоряша в своей лучшей поре, с той лишь разницей, что фарфоровые глаза фигуры никогда не тускнели и не краснели и ее не нужно было брить.
Ночью, если Прототип не спал, к нему приходил Федосей и скрежетал что-то на ухо - неясное, но со смыслом: казалось, напрягись - и поймешь. Книгоед с возрастом все умнел и умнел.
Потом стало хуже. Мелочь из ванны порастаскали школьники. Купюры несмотря на все ухищрения охраны - уносили взрослые. Книги с полок крали библиофилы и обыкновенные музейные клептоманы. Случилась даже трагедия: один не в меру любопытный посетитель снял со стены Письмо Игоряши, вскрыл и прочитал. Это был первый смертельный исход в стенах музея. (Дело решили не предавать огласке и труп скормили бумагоедской машинке: на удивление, она сожрала его без затруднений и вчистую.)
Со временем Прототипу надоела бесчисленная череда посетителей, тем более что дубленки и "дипломаты" были у всех, в среднем, одинаковые, а кашне отличались лишь расцветкой. Для начала Игоряша перестал бриться, а потом по вечерам перестал счищать с себя плесень. В дальнейшем Прототип покрылся мхом, отрастил когтистые ногти и бороду, в которой завелись зеленые водоросли. Посетители хоть и пугались лешего, стоявшего у входа в музей, но виду не показывали, считали, что это часть экспозиции: образ антипода человеческого, полулегендарного существа, обитающего на противоположном от великого Игоряши полюсе жизни.
Прототип на них не обижался.
Он давно уже разучился обижаться, как разучился читать, писать, считать и говорить.
По ночам Прототип больше не спал. Он ходил по музею, касался лапами диковинных предметов и механизмов и потрясенно урчал, кивая головой. Мимо ванной он проходил равнодушно: трехразовое питание (включая сырое мясо) Прототип получал ежедневно, и опустевшая касса его не волновала. Подолгу Прототип простаивал возле бумагоедской машинки, проблесками разума пытался постичь ее таинственную суть, протягивал крючковатый коготь к кнопке "пуск" и тут же пугливо отдергивал. Если бы он поднял глаза во время этих манипуляций, то обязательно устрашился бы: восковая фигура вперивала в него взгляд и бешено вращала фарфоровыми фосфорическими белками. У Прототипа стало плохо со слухом, а то он обнаружил бы и другое странное явление: на рассвете в комнате раздавалось тяжелое, но мягкое шлепанье. Это восковая фигура училась ходить.
