Отец Гризодубовой, старый летчик, тоже попросил слова. Он говорил о том, с каким трудом удалось ему добиться возможности летать, сравнил старые самолеты с тем, на котором летала теперь его дочь. Но и у него не гладко шла речь. Я его поняла, я и сама была в таком состоянии, когда все мысли устремляются только к Сталину и нет слов для того, чтобы выразить то, что переживаешь в эти минуты...

Товарищ Сталин чокался и с каждым из тех, кто оказывал нам помощь в тайге: с летчиками, парашютистами, членами экипажа Сахарова, доктором Тихоновым.

Выступали с речами Герои Советского Союза - летчики. Все говорили главным образом о своих еще не совершенных перелетах-о будущем. Мы тоже попросили, чтобы нам разрешили совершить еще более дальний перелет. Сталин рассмеялся, ничего нам не ответил, но снова попросил у товарища Молотова слова. Это второе свое слово товарищ Сталин обратил к матерям и женам Героев Советского Союза. Он посоветовал им удерживать своих детей и мужей, чтобы они поменьше летали.

- Вот скажи Чкалову: облетите вокруг шарика, - он облетит три раза и будет хохотать. А шариком он называет земной шар.

И товарищ Сталин сказал, что советскому народу и ему, Сталину, дороже всего люди, что нам не так нужно иметь много рекордов, как нужно иметь много хороших, замечательных людей.

- Поэтому, - сказал товарищ Сталин, - мы будем вам мешать так часто летать.

Но после небольшой паузы с улыбкой добавил:

- Впрочем, будем, конечно, и помогать.

В перерывах между приветствиями и тостами товарищ Сталин расспрашивал меря о перелете. Меня больше всего поразило, как хорошо, во всех деталях знает он авиацию. Он расспрашивал о самолете "Родина" так, точно он был авиационным конструктором. Он называл все технические детали самолета именно так, как обычно их называют только летчики и конструкторы.

Товарищ Сталин подробно расспрашивал меня о внутреннем устройстве кабины. Он спросил, почему мне пришлось прыгать, чем это могло быть чревато.

Для меня, как и для всех летчиков, которым я рассказывала о полете и прыжке, было совершенно ясно, что иного исхода быть не могло: я должна была прыгнуть, так как моя кабина могла при посадке стукнуться носом. Между тем Сталин отнесся к этому совсем не так.

- Вам пришлось прыгать только из-за того, что не было прохода в заднюю кабину? - спросил он.

- Да.

- А зачем же строить такие самолеты, чтобы штурман был отрезан от всего корабля? Разве нельзя устроить проход?

Товарищ Сталин развивал мысль о том, какие нужно строить самолеты. Он обнаружил огромные познания не только в области нашей авиации, но и зарубежной. Он рассказал мне, как строят в Германии автожиры, упомянул о подробностях и деталях конструкций вертолетов. Он сказал, что у нас тоже строят вертолеты, которым для подъема и посадки достаточно совсем маленькой площадки, и добавил:

- Правда, в тайге очень пригодился бы такой вертолет?

Сталин начал обсуждать возможности применения автожиров в условиях трудных посадок в глухих районах, а я смотрела на него и думала: как же много он знает!.. Сколько ему нужно знать, если точно так он разговаривает с людьми самых разнообразных специальностей, с работниками самых различных областей хозяйства! Мне рассказывали артисты, что когда обсуждалась постановка оперы "Иван Сусанин", Сталин напевал напамять мотивы из "Сусанина". Абсолютно все отрасли, с какими бы ему ни пришлось столкнуться, он знает лучше, чем самые лучшие специалисты этих отраслей.

В разгар беседы я вдруг вспомнила:

- Валя, а трубка?

Валя сейчас же извлекла трубку из внутреннего кармана и передала Сталину этот подарок с Дальнего Востока. Эту трубку подарили нанайцы. Когда мы уезжали из Хабаровска, на вокзал пришли старые нанайцы. Один из них вынул из-за пазухи сверток и бережно, старческими руками, очень трогательно передал Гризодубовой прекрасное изделие, настоящее произведение искусства-трубку из моржового уса, такого же размера и формы, как та, которую курит товарищ Сталин. На ней резная работа-картины промыслов нанайцев, рыбная ловля, охота.

"Передайте эту трубку нашему Сталину", сказали старые нанайцы.

Товарищ Сталин взял в руки трубку, долго рассматривал ее, расспрашивал, какую помощь оказывало нам на Дальнем Востоке это разбросанное на большие расстояния население.

Мы снова вернулись в разговорах к Дальнему Востоку. Поразительно то, что Сталин знает всех летчиков, парашютистов, наиболее активных проводников, всех, кто нас разыскивал, - всех знает по фамилии. Он спрашивал почти о каждом. Мынепосредственные участники перелета, нас разыскивали, нам помогали, но мы не помним фамилий всех принимавших участие в розысках. А товарищ Сталин Узнает и помнит о них всех. Он помнит, какой летчик, какой радист, какой механик принимал участие в операциях. Он спрашивал нас, кто из них приехал в Москву. Какую нужно иметь память, внимание, необыкновенную любовь к людям, чтобы все это помнить! Нужно действительно жить интересами всего народа, чтобы помнить стольких людей в отдельности.

В разгар ужина появился красноармейский ансамбль. Сталин и Ворошилов все время подпевали красноармейским песням, которые исполнял ансамбль.

Пришли дочери товарищей Сталина и Молотова, обе Светланы. Говоря о своей дочке, Сталин называл ее: "моя хозяйка".

Словами трудно передать интонацию, с которой это произносилось. И мягкость, и материнская нежность к своему ребенку, и, может быть, гордость.

Играя с моей Татьяной, Сталин по одной доставал лежащие на столе гвоздики и отдавал ей. Постепенно у нее образовался целый букет гвоздики. Она держала его обеими руками и ни за что не соглашалась никому отдать свои цветы. Даже если ей хотелось достать какое-нибудь лакомство со стола, она отказывалась от него, только бы не выпускать из рук цветы.

Ужин тянулся очень долго и подходил к концу. Все чувствовали себя уже так просто, будто сидели в своей родной семье.

Товарищ Сталин шутил, играл с ребятами. Разговоры шли простые, спокойные, жизнерадостные.

Однако этот вечер должен был все-таки кончиться.