На память об этом бое у меня сохранилась золотая монета: вечером, когда мы вернулись в гавань, ко мне обратился один из матросов с просьбой обменять золотую пятирублевку. Он мне доложил, что во время боя одним из осколков разорвавшегося в миноносце снаряда, был пробит его чемодан и срезана часть этой монеты. Он боялся, что после этого она потеряет полную свою ценность, а потому и просил дать другую. Я с удовольствием это сделал и, вернувшись в Россию, приделал к монете колечко и выгравировал дату боя. По настоящее время она служит украшением браслета жены, напоминая ей перенесенные тревоги.

Совместные переживания тяжелых испытаний всегда особенно сближают людей, поэтому за время осады мы, офицеры, сблизились со своими командами и у нас установились чисто братские отношения.

Однажды ко мне на миноносец явился вновь назначенный матрос, взамен отправленного в госпиталь. На мой вопрос, имеет ли он заявить какую-нибудь претензию, в смысле недополученного обмундирования или денежного оклада, он доложил следующее:

В самом начале войны он состоял на крейсере "Боярин", взорвавшемся на мине заграждения. Срочный своз команды на конвоировавший крейсер миноносец лишил его возможности спасти свои вещи, а затем они были возмещены ему лишь частично.

Вторично он потерял свои вещи, находясь на миноносце "Стерегущий", который погиб в бою, при этом матрос был поднят из воды; конечно, у него всё погибло, кроме того, что было на нем. В третий раз он {356} потерял всё при гибели броненосца "Петропавловск", когда его опять подобрали из воды. В его деловитом и простом докладе не было и оттенка рисовки или жалобы, казалось, что он находил естественным всё им пережитое. Теперь он лишь имел желание быть назначенным офицерским вестовым. Свою просьбу он объяснил желанием постоянно находиться в кормовой части миноносца, т. к. опыт привел его к заключению, что, взрываясь на мине, корабли получают пробоину в носовой части. Записав всё то, что ему следовало из вещей дополучить, я постарался внушить ему надежду, что у меня на миноносце ему уже не придется пережить четвертую катастрофу.

Увы, бедняге пришлось пережить еще худшее: хотя он и был снова спасен, но на этот раз был тяжело ранен.

Вследствие участившихся внезапных обстрелов внутреннего рейда и гавани, миноносцы и там не могли найти покоя. Неприятель, получая со своих наблюдательных постов точные сведения о месте, где стоят миноносцы, немедленно открывал огонь и быстро пристреливался, поэтому нам то и дело приходилось менять стоянку. Несмотря на свежие ветра и сильную волну, мы часто были вынуждены по ночам отстаиваться на наших маленьких якорях на наружном рейде или швартоваться к выбросившимся на берег японским транспортам, которыми в свое время японцы пытались заградить выход из гавани. С наступлением более длинных ночей, участились и наши ночные походы.

Стоял октябрь. Этот месяц для меня был роковым, в течение его мне всегда выпадало переживать нечто особенно серьезное и неприятное. Между прочим, это вполне совпадало с тем, что было предсказано мне в первые годы службы.

В ночь с 30 на 31 октября предстоял опять поход нашего дивизиона в составе восьми миноносцев. Перед походом утром один из моих офицеров в шутку сказал:

- "вот видите, ваш несчастливый месяц прошел вполне благополучно". Но я перебил его: "а какое сегодня число?" - Он ответил: "Тридцатое". "Значит, остается {357} еще тридцать первое, а русская пословица говорит не говори скок, пока не перескочишь".

Однако, поход прошел вполне благополучно и дивизион подходил к месту якорной стоянки на наружном рейде. Казалось, на этот раз действительно октябрь закончится благополучно.

После еще одной бессонной ночи, мы все предвкушали радость хорошего отдыха, совершенно не думая, что самое неприятное нас ждет впереди.

Внезапно раздался хорошо знакомый, роковой звук. Совсем близко от нас поднялся огромный столб огня и воды и как бы ожог нас. К своему ужасу мы увидели, что взорвался на мине "Стройный". Она взорвалась под его серединой и он буквально переломился пополам и стал быстро погружаться. Рейд огласился криками погибавших. Мы бросились спасать уцелевших. В первую голову раненых, а большинство оставшихся невредимыми сами доплыли к нам.

Прошло не более трех минут, как не стало "Стройного", а шлюпки миноносцев уже возвращались, спасши всех, кто был на воде.

Всё это время, как меня, так очевидно и других командиров сверлила мысль: "Случайная это мина, или мы на целом минном заграждении?"

На моем миноносце нашли спасение: легко раненый командир "Стройного", тяжело раненый лейт. Я., мичман А., инженер-механик Н. и десять матросов.

Командир "Стройного", входя на палубу пошутил: "Спасибо за помощь". Я всегда говорил ему: "Кому быть повешенным, тот не потонет". Взглянув на него, я невольно подумал: какой молодчина, и в такие минуты всё такой же выдержанный, спокойный и шутник. За командиром внесли тяжело раненого лейтенанта Я. Уложив его на одну из коек в кают-компании, мы стали пытаться своими неопытными руками его перевязывать и оказывать первую помощь теми средствами, которые имелись в нашей маленькой аптечке.

Среди спасенных был инженер-механик Н. За день до похода мне случайно пришлось услышать его разговор. Он, вернувшись вечером с берега, говорил, что {358} предчувствует скорую смерть и оттого закончил все расчеты с берегом. Мне не нравились такие разговоры среди офицеров, так как это было падение духа, а офицер, павший духом, бесполезен и даже вреден на службе и особенно на миноносцах, постоянно подвергающихся большому риску. Поэтому, прервав его, я посоветовал не делиться с другими такими предчувствиями, а лучше стараться найти себе замену и перейти на службу на берег. Увидав его теперь между легко ранеными, я напомнил ему его разговор и указал на ошибочность его предчувствия.

Когда перевязки были закончены, я объявил, что постараюсь срочно доставить всех раненых на госпитальное судно "Монголия", чтобы передать их в руки опытного хирурга. Но, увы, не суждено мне было это выполнить. Смерть безжалостно продолжала протягивать свои цепкие руки к тем, кто только что избежал ее.