– Мать, моя уважаемая и дорогая мать! – ответил с чувством взволнованный король. – Нет, ты не упрекала меня в гибели Тости, не мешала мне! Не ропщи и теперь за то, что я иду и увожу других, тебе остается печальная отрада молиться за трех любимых сыновей и, если им суждено пасть в неравной борьбе, блаженное сознание, что они пали с честью за свободу и родину!

Королева Эдит, стоявшая поодаль, дрожащая и бледная, не могла пересилить ощущений, давивших ее грудь: она бессознательно преклонила колени у ног плачущей Гюды, потом бросилась, рыдая, в объятия Гарольда.

– Брат! – воскликнула она с пылкостью. – Когда мой повелитель возложил на меня королевский венец, но не отдал мне сердца, я решила отречься от всех земных привязанностей! Ищи в этом разгадку моего отчуждения от всей семьи, холодности, которую я всегда проявляла при свиданиях с тобой. Но опасность, которой ты теперь подвергаешься, борьба против того, кому ты клялся в верности, сломили мои силы! Прости меня, Гарольд! Я вполне понимаю, что долг повелевает тебе поступить таким образом, но... я молю тебя: возвратись к нам, Гарольд, возвратись, мой любимый, мой благородный брат, принесший, как и я, свое земное счастье в жертву отечества, дай нам опять увидеть твое светлое, милое, дорогое лицо, и я не стану больше скрывать мою привязанность под маской равнодушия, не свойственного любящей и пламенной душе.

Речь Эдит дала выход сдержанным и скрытым чувствам, усиливавшим тяжесть минуты расставанья, в комнате стали слышны горькие рыдания, Гурт прижал крепче к сердцу любимую жену, и его благородное, прекрасное лицо стало белее мрамора; веселый Леофвайн целовал с любовью руки своей невесты и плакал, как ребенок. Минуты через две вся маленькая группа, не исключая даже равнодушной Альдиты, подошла под влиянием безотчетного чувства к креслу рыдающей Гюды и пала к ногам короля англосаксов.

Ночь уже наступила, и луна озаряла своим бледным сиянием большой Вельтемский храм и фигуру Эдит, стоявшей на коленях у подножия жертвенника и возносившей к небу горячие молитвы за счастье Гарольда.

Она жила в скромном, уединенном домике, прилегающем к храму, но свято держала слово, данное Хильде, не начинать пострига до дня рождения Гарольда.

Эдит уже не верила предсказаниям: они перевернули ее жизнь, разбили ее молодость. Одиночество повлияло на нее благотворно, и она начала смиряться с судьбой. Весть о прибытии герцога успела долететь до нее, и любовь к королю, желание отвести грозящую опасность силой своих молитв, привели ее в храм. Через некоторое время ей вдруг послышались шаги и голоса: дверь с шумом отворилась, и Гарольд вошел в храм с Осгудом и Альредом; свет пылающих факелов освещал его бледное и грустное лицо. Девушка подавила крик испуга и радости и проскользнула в тесный и темный уголок. Ни король, ни придворные не могли заподозрить ее присутствия в храме, мысли их были заняты совершенно другим. Началось пение молитв, но король не успел еще встать на колени, как тяжелый кирпич, сорвавшийся с карниза, пролетел на вершок от его головы и ударился с шумом о каменные плиты. Нет слов для описания суеверного ужаса, который охватил присутствующих; одна только Эдит не заметила происшествия, которое все другие сочли за предзнаменование, а король не нуждался ни в каких предвестиях: он знал, что идет к роковому исходу из-за той страшной тоски, которую не могли побороть все усилия и разума, и воли.

Долго и неподвижно стоял он на коленях, и когда он поднялся, Эдит тихо прокралась к небольшой двери и, выбежав из храма, поспешила домой.

Два раза уж присутствовала она, невидимая, при молитве его. Она видела его молящимся в часы счастья и величия, в сияющем венце, и видела теперь, в час скорби и страданий. Тогда она гордилась его счастьем и славой, а теперь она с радостью взвалила бы на себя всю тяжесть его скорби.

Храм вскоре опустел, люди медленно возвращались в жилища. Один только из них свернул неожиданно в сторону, к дому Эдит. Раздался легкий стук в дубовые ворота, и вслед за этим – лай сторожевой собаки; Эдит невольно вздрогнула. К дверям ее комнаты приближались шаги, в комнату вошла женщина, приглашая Эдит пойти за нею вниз для того, чтобы проститься с ее родственником, английским королем.

Гарольд ждал ее, стоя в комнате; одна только свеча горела на столе. Женщина по знаку короля удалилась из комнаты, и молодые люди, так горячо и нежно любившие друг друга, остались одни, бледные, будто статуи, посреди полумрака.

– Эдит, – заговорил с усилием король, – я пришел не за тем, чтоб смутить твой покой и напомнить тебе о невозвратном прошлом! Давно я по обычаю предков наколол на груди твое милое имя, но теперь рядом с ним стоит уже другое! Все кончилось и минуло, но я не захотел вступить в кровавый бой, решающий вопрос жизни и смерти, не повидавшись с тобой, светлый ангел-хранитель моих прошедших дней! Я не стану просить у тебя прощения за несчастье, которым я затмил твою бедную молодость, за страдания, которым я отплатил тебе за твою бескорыстную и святую любовь! Одна ты в целом мире знаешь душу Гарольда и способна понять, что вся его вина заключалась в рабском повиновении долгу.

Его голос прервался от сильного волнения, и король англосаксов преклонил свою гордую, венценосную голову к ногам молодой девушки.

– Ты совершенно прав! – ответила она. – Слова – пустые звуки, и я не обвиняю тебя за испытания, которые сгубили мою молодость и разбили мою душу! В этой душе осталось еще настолько силы, чтобы благословить тебя за счастье и за горе, за светлые минуты и за жгучие слезы нашей долгой взаимной, беспредельной любви! Я обязана этой силой только тебе, Гарольд! Если благословения моей несокрушимой, неизменной любви способно повлиять на успех твой в борьбе, прими его, Гарольд!

Девушка положила свою бледную руку на царственную голову, которая касалась краев ее одежды, и синие глаза Эдит смотрели с любовью на его блестящие светло-русые кудри; лицо ее дышало неземной красотой.

Гарольд вздохнул свободнее: гнет смертельной тоски, которая душила и мучила его, свалился с его души; в нем воскресла энергия, он почувствовал силу бороться с целым светом! Приподнявшись с колен, он встал и с любовью посмотрел на нее. У них не нашлось слов для того, чтобы выразить чувства в этот час расставания! Они простились молча, без объятий, без слез – на вечную разлуку.

С наступлением рассвета одна дальняя родственница вошла в келью Эдит и рассказала о грозном предзнаменовании, взволновавшем умы всех друзей короля. Не заметив бледности и смятения девушки, она ей сообщила, что Альред и Осгуд, встревоженные этим знамением, решили отправиться за своим повелителем на предстоящую битву. Эдит слушала молча этот страшный рассказ, и одна только мысль выделялась отчетливо из густого тумана, в котором потонули ее разум и чувства. Эта мысль возникла из решения Альреда участвовать в битве. Родственница заметила, что девушка страшно побледнела, и пришла в полдень осведомиться о ее здоровье, келья была пуста, Эдит ушла, не сказав никому, куда она идет и когда возвратится!

С восходом солнца Гарольд подъезжал уже к большому мосту, который вел в Лондон. Ему навстречу шло войско, сверкая секирами, копьями и знаменами. «Да хранит Бог короля Гарольда»! – раздался возглас воинов, когда они проходили мимо своего вождя. Возглас этот прокатился по волнам Темзы, разбудил эхо, спавшее в развалинах римской крепости и смешался с пением гимнов возле могилы Себбы и у гробницы Эдуарда Исповедника. Гарольд с веселым лицом и блестящими от радости глазами отвечал на приветствия войска и встал в первые ряды, где, по старинному саксонскому обычаю, знамя короля должно было помещаться между лондонскими гражданами и отрядом из среднего Эссекса. К величайшему удивлению, он увидел вместо своего знамени с тигровыми головами другое, бросавшееся в глаза своим великолепием: на золотом поле был изображен сражающийся витязь, оружие которого было вышито восточным жемчугом; кайма знамени сверкала изумрудами и рубинами. В то время как Гарольд любовался этим прекрасным знаменем, к нему подъехал Хакон.