– Как бы то ни было, я все-таки надеюсь, что Альгар перебесится и оставит валлийцев готовить себе петлю на шею, – заметил ему Вебба. – Хотя ему, конечно, далеко до Гарольда, все ж он – истый англичанин, и мы его любили... Ну, а как теперь Тости ладит с нортумбрийцами? Не легко угодить тем, у кого был графом такой вождь, как Сивард.

– Да как тебе сказать? Когда после смерти Сиварда, Гарольд ему оставил нортумбрийское графство, он слушался советов брата, и им были довольны. Но теперь нортумбрийцы начинают роптать: вообще, Тости человек капризный, тяжелый и надменный!

Поговорив еще о событиях дня, Вебба встал и сказал:

– Благодарю тебя за приятную беседу; мне пора отправляться. Я оставил своих сеорлей за рекою, и они ждут меня... Кстати, прости меня, я человек простой. Я знаю, что вам, придворным, нужно немало денег и что когда подобный мне степняк приезжает в столицу, то справедливость требует, чтобы он же и платил, – Вебба вынул из-за пояса огромный кожаный кошелек. – Так как все эти заморские птицы и бусурманские соусы стоят, верно, не дешево, то...

– Как?! – воскликнул Годри, покраснев. – Неужели ты считаешь нас, мидльсекских танов, за таких бедняков, что мы даже не можем угостить и приятеля, приехавшего издалека? Вы, кентские таны, конечно, богачи, однако же попрошу тебя поберечь свои деньги на гостинцы жене.

Вебба, заметив, что товарищ не на шутку обиделся, сунул кошелек обратно за пояс и позволил Годри расплатиться по счету. Потом протянул ему на прощание руку и сказал:

– Хотелось мне сказать пару ласковых слов графу Гарольду, но я не посмел подойти к нему во дворце, так как он показался мне и занятым, и важным. Не вернуться ли мне, чтобы зайти в его дом?

– Ты его не застанешь, – ответил Годри, – мне известно, что он тотчас по окончании беседы с Этелингом, уедет прямо за город. Я и сам должен вечером ехать к нему за реку по делу восстановления крепостей. Ты лучше подожди и приезжай к нам туда; ведь ты знаешь его усадьбу, что на пустошах?

– Нет, мне надо быть дома; где нет глаз хозяина, там везде не порядок... А впрочем, мне достанется от жены за то, что не мог пожать руку Гарольда.

Добрый Годри был тронут любовью тана к Гарольду; он знал, какой вес имел Вебба в Кенте, и хотел, чтобы граф приласкал степняка.

– Зачем же подвергаться гневу своей жены? – ответил он шутливо. – Послушай, когда ты будешь ехать к себе, то на пути увидишь огромный старый дом с развалившимися колоннами...

– Знаю, – прервал тан. – Я заметил это строение, когда проезжал мимо, и видел на пригорке массу каких-то замысловатых камней, которым, говорят, служили ведьмы или бритты.

– Именно! Когда Гарольд уезжает из города, то заворачивает в тот дом, потому что там живет его прелестная Эдит со своей страшной бабушкой. Если подъедешь туда под вечер, то непременно встретишь Гарольда.

– Благодарю тебя, друг Годри, – сказал Вебба. – Извини за мою грубость, я смеялся над твоей стриженой головой; вижу теперь, что ты такой же добрый сакс, как любой кентский хлебопашец... Итак, да хранят тебя боги. – Сказав эти слова, кентский тан пошел быстрым шагом через мост, а Годри стал отыскивать глазами, не найдется ли за одним из столов какого-нибудь приятеля, с которым можно было бы скоротать час другой за азартной игрой.

Как только он отвернулся, оба подслушивавших, которые перед тем только что расплатились с хозяином, удалились в тень одной из аркад, сели в лодку, причалившую к берегу по их знаку, и поехали через реку. Они хранили мрачное, задумчивое молчание, пока не вышли на противоположный берег; здесь один из них отодвинул назад берет, и сразу можно было узнать резкие черты Альгара.

– Что, друг Гриффита, – произнес он с горькой усмешкой, – слышал ты, как мало граф Гарольд полагается на клятву твоего повелителя, когда заботиться об укреплении марок; слышал ли также, что только жизнь одного человека отделяет его от престола – единственного человека, который когда-либо мог принудить моего зятя дать клятву на подданство Эдуарду.

– Вечный позор тому часу! – воскликнул спутник Альгара, в котором по золотому ожерелью и особенной стрижке волос легко было узнать валлийца. – Не думал я никогда, чтобы сын Левелина, которого наши барды ставили выше Родериха Великого, когда-либо согласился признать владычество сакса под кембрийскими холмами.

– Ну хорошо, Мирдит, – ответил Альгар, – ты знаешь, что никогда никакой кембриец не сочтет бесчестием нарушение клятвы, данной саксонцу; наступит час, когда львы Гриффита снова будут душить стада гирфордских баранов.

– Дай-то Бог! – сказал злобно Мирдит. – Тогда граф Гарольд передаст Этелингу саксонскую землю по крайней мере без кембрийского королевства.

– Мирдит, – произнес Альгар торжественно, – не Этелинг будет царствовать в Англии. Тебе известно, что я первым обрадовался его приезду и поспешил в Дувр встретить его. Когда я увидел его, мне показалось, будто он отмечен печатью близкой смерти; деньгами и подарками подкупил я доктора-немца, который пользует принца, и узнал, что в Этелинге скрыт зародыш смертельной болезни, о чем он сам и не подозревает. Ты знаешь, у меня есть причины ненавидеть графа Гарольда... Даже если бы мне одному пришлось противиться его восшествию на престол, он не взошел бы на него иначе, как перешагнув через мой труп. Когда говорил клеврет его, Годри, я почувствовал, что он говорил правду: если Этелинг умрет, то ни на чью голову не может быть надета корона, кроме головы Гарольда.

– Как?! – воскликнул кембрийский вождь сурово. – И ты так думаешь?

– Не думаю, а убежден в этом... Вот почему, любезный Мирдит, мы не должны ждать, чтобы он обратил против нас все силы английского королевства. Теперь, пока жив Эдуард Исповедник, есть еще надежда: король любит тратиться на разные изображения и на своих монахов, но не очень-то щедр, когда дело идет о существенной пользе, притом он вовсе не так недоволен мною, как высказывает... Он, бедняжка, воображает, что когда будет натравливать одних графов на других, то сам будет сильнее. Пока Эдуард жив, руки у Гарольда связаны, поэтому, Мирдит, поезжай обратно к королю Гриффиту и скажи ему все, что я говорил. Скажи ему, что лучшим временем для возобновления войны будет время смут и беспокойства, которое настанет со смертью Этелинга; что если мы успеем заманить Гарольда в валлийские ущелья, то не может быть, чтобы не нашлось средств для гибели этого врага. А кому тогда быть английским королем?... Род Сердика исчезнет, слава Годвина кончится со смертью Гарольда; Тости ненавидят в его собственном графстве; Гурт слишком тих и кроток, а Леофвайн не склонен к честолюбивым замыслам... Кому же быть тогда английским королем? И я возвращу Гриффиту гирфордское и ворчестерское графства... Поезжай же скорее, Мирдит, и не забудь того, что я тебе наказал.

– А клянешься ли ты, что, став королем, избавишь Кембрию от всяких податей?

– Кембрийцы будут вольны, как птицы в поднебесье... Я клянусь тебе в этом! Вспомни слова Гарольда к кембрийским вождям, когда он принимал присягу Гриффита на подданство.

– Помню! – ответил Мирдит, побагровев от гнева.

Альгар продолжал:

– «Помните, – говорил он, – вожди кембрийские, и ты, король Гриффит, что если вы еще раз принудите английского короля грабежом, убийством и нарушением клятвы вступить в ваши пределы, то мы исполним свой долг. Дай Бог, чтобы ваш кембрийский лев не тревожил нашего покоя, иначе нам придется из человеколюбия подрезать ему когти». Гарольд, как все спокойные и холодные люди, говорит меньше, чем думает! – добавил Альгар. – А став королем, воспользуется случаем, чтобы пообрезать вам когти.

– Ладно! – ответил Мирдит со зловещей улыбкой. – Я теперь пойду к своей дружине, которая дожидается меня на постоялом дворе... Нам не следует часто показываться вместе!

– Да, отправляйся с миром! Не забудь моего поручения к Гриффиту.

– Не забуду! – сказал торжественно Мирдит, поворачивая к постоялому двору, где останавливались валлийцы, потому что хозяин его был тоже валлиец, а они очень часто приезжали в столицу из-за смут в отечестве.