Король умолк; левой рукой он крепко стиснул львиную голову, вырезанную на ручке его кресел, а правая все еще твердо держала скипетр.
По рядам нормандцев прошел глухой ропот; но как ни высокомерны были пришельцы, никто из них не осмеливался возвысить голос раньше англичан, когда дело шло об Англии.
Медленно встал Альред Винчестерский.
– Государь, – произнес он, – грешно проливать кровь своих единородных братьев, и это прощается только в случае крайней необходимости, а мы этой необходимости еще не видим. Печально пронесется по Англии весть, что Совет короля предал, может быть, огню и мечу весь Лондон, между тем как одного слова, сказанного вовремя, было бы достаточно для разоружения неприятельских войск и превращения грозного мятежника в верного подданного. Мое мнение – выслушать посланного.
Едва Альред сел на место, как вскочил нормандец Роберт Кентерберийский, по словам современников, человек очень образованный.
– Выслушать посланного – значит одобрить мятеж, – сказал он. – Умоляю тебя, государь, следовать движению своего сердца и голосу чести. Подумай: с каждой минутой промедления растут силы изменника, укрепляется мятеж; неприятель пользуется каждым мгновением, чтобы привлечь на свою сторону ослепленных граждан. Промедление доказывает нашу слабость; королевское имя – непреодолимая крепость, она сильна властью короля. Повели выступить не на бой – я это не называю боем, – а на казнь и расправу.
– Как думает мой брат Роберт Кентерберийский, так думаю и я, – прибавил Вильгельм Лондонский, тоже нормандец.
В это мгновение встал человек, пред которым затихли все. Это был седой богатырь Сивард сын Бьёрна, граф Нортумбрийский. Будто памятник прошедших веков возвысился он над блестящим собранием.
– Нам нечего толковать с нормандцами, – начал он. – Будь они на реке, а в этой палате собраны одни наши соотечественники – датчане и саксонцы, то выбор короля был бы одобрен единодушно, и я первый назвал бы предателем того, кто заговорил бы о мире; но когда нормандец советует жителям Англии убивать своих братьев, я не обнажу меча по его приказанию. А кто дерзнет сказать, что Сивард Крепкая Мышца, внук берсерка, отступал когда-либо перед неприятелем?... Сын Этельреда, в твоих палатах заседает враг; за тебя стою я, когда отказываюсь повиноваться нормандцу! Ратные братья, родные по крови и языку, датчане и саксонцы, вы, давно уже сроднившиеся, давно гордящиеся и Кнутом Великим и Альфредом Мудрым, выслушайте посланного от Годвина, нашего земляка; он, по крайней мере, будет говорить нашим языком, он знает наши законы. Если требование его справедливо, король может его уважить, а Витан – выслушать, но горе тому, кто откажет! Если же оно несправедливо, то да будет стыдно тому, кто на него согласится! Воин посылает посла к воину, земляк – к земляку: выслушаем как земляки, будем судить как воины. Я кончил.
Шум и волнение охватило всех после речи графа Нортумбрийского. Единодушно одобрили ее саксонцы, даже те, которые в мирное время подчинялись нормандскому влиянию; но гнев и негодование нормандцев были невыразимы. Они громко заговорили все вместе, и совещание продолжалось среди ужасного беспорядка. Большинство, однако, было на стороне англичан, и перевес их был несомненным. Эдуард, с редкой твердостью и присутствием духа, решился прекратить спор: протянув скипетр, он приказал ввести посланного.
После запальчивой досады нормандцев последовали уныние и страх: они очень хорошо понимали, что необходимым следствием, если даже не условием, переговоров будет их падение и изгнание.
В конце залы отворилась дверь, и вошел посланный. Это был средних лет широкоплечий мужчина, в длинном широком кафтане, который прежде был национальным костюмом саксонцев, но вышедшем уже из употребления. У посланца были серые спокойные глаза и густая окладистая борода. Он был одним из вождей кентской области, где предубеждение против иноземцев достигло высшей степени и жители которой считали своим наследственным правом стоять в битвах всегда в первом ряду.
Войдя в палату, он поклонился Совету и затем, остановившись на почтительном расстоянии от короля, преклонил перед ним колени. Он не считал это унижением, потому что король был потомком Бодана и Генгиста. По знаку и приглашению короля посланный, не вставая, проговорил:
– Эдуарду сыну Этельреда, милостивому нашему королю Годвин сын Вульфнота шлет верноподданнический и смиренный поклон через посланного из рода танов Веббу. Он просит короля милостиво выслушать его и судить милосердно. Не на короля идет он с оружием, а на тех, которые стали между королем и его подданными, на тех, которые сумели посеять семя раздора между родственниками, вооружили отца против сына, разлучили мужа с женой...
Услышав эти последние слова, скипетр задрожал в руке Эдуарда, а лицо его приняло суровое выражение.
– Государь, – продолжал Вебба, – Годвин умоляет смиренно снять с него и его родных несправедливый приговор, осуждающий их на изгнание; возвратить ему и сыновьям принадлежащие им владения; прежде всего умоляет он возвратить то, чего они всегда старались удостоиться усердной службой, – милость законного государя, поставить их снова во главе хранителей английских законов. Если эта просьба будет уважена, суда возвратятся в свои гавани, таны вернутся на свои земли, а сеорли – к сохе; у Годвина нет чужеземцев; сила его заключается в любви народа.
– Это все? – спросил Эдуард.
– Все.
– Удались и жди нашего ответа.
Вебба вышел в прихожую, где стояли несколько нормандцев, вооруженных с головы до ног, которым молодость или звание не позволяли входить в зал Совета, но которые были заинтересованы в результате происходившего совещания, так как они уже успели захватить не одну добрую часть из имущества изгнанников; все они рвались к битве и с нетерпением ожидали решения. В их числе находился и Малье де-Гравиль.
Молодой рыцарь, как мы уже видели, сочетал с норманнской удалью и нормандскую сметливость; после отъезда Вильгельма он изучил местный язык, в надежде променять в этой новой стране заложенную башню на побережье Сены на какое-нибудь богатое графство близ величавой Темзы. В то время как его надменные соотечественники сторонились с безмолвным презрением Веббы, Малье де-Гравиль подошел к нему и спросил чрезвычайно приветливо:
– Могу ли я узнать результат твоего посольства от мятеж... виноват, от доблестного графа!
– Я и сам жду его, – ответил сухо Вебба.
– Тебя ж выслушали.
– Да, это было так.
– Любезный миротворец, – сказал де-Гравиль, смягчив свой обычный ироничный тон, унаследованный им, может быть, от своих прадедов по матери, франков, – скажи мне откровенно: не требует ли Годвин в числе других весьма благоразумных условий головы твоего покорного слуги, не называя, конечно, его имени, потому что оно не дошло до него, а в качестве лица, принадлежащего к несчастному племени, называемому нормандцами.
– Если бы граф Годвин, – ответил Вебба, – считал месть условием к заключению мира, он бы выбрал для этого не меня, а другого. Граф требует единственно своей законной собственности, твоя же голова не входит, вероятно, в часть его недвижимых и движимых имуществ!
– Твой ответ утешителен, – сказал Малье. – Благодарю тебя, мой почтенный саксонец! Ты говорил как бравый и вполне честный малый; если придется нам умереть под мечами, я сочту большим счастьем пасть от твоей руки; я способен любить не только верного друга, но и отважного врага.
Вебба невольно улыбнулся: нрав молодого рыцаря, его беззаботная речь и приятная наружность пришлись ему по вкусу, несмотря на его предубеждение против нормандцев.
Малье, ободренный этой улыбкой, сел к длинному столу и приветливо пригласил Веббу последовать его примеру.
– Ты так откровенен и приветлив, – сказал он Веббу, – что я намерен побеспокоить тебя еще двумя вопросами.
– Говори, я их выслушаю!
– Скажи мне откровенно, за что вы, англичане, любите графа Годвина и хотите внушить королю Эдуарду ту же приязнь к нему? Я задавал уже не раз этот вопрос, но в этих палатах я едва ли дождусь ответа на него. Годвин несколько раз переходил внезапно от одной партии к другой; он был против саксонцев, потом против Кнута. Кнут умер – и Годвин поднимает уж снова оружие на саксонцев; уступает совету Витана и принимает сторону Хардекнута и Гарольда, датчан. В то же время юные англосаксонские принцы Эдуард и Альфред получают подложное письмо от своей матери, в котором их зовут настоятельно в Англию, обещая им там полнейшее содействие. Эдуард, повинуясь безотчетному чувству, остается в Нормандии, но Альфред едет в Англию... Годвин его встречает в качестве короля... Постой, выслушай далее! Потом этот Годвин, которого вы любите, перевозит Альфреда в Гильдфорд – будь он проклята! В одну глухую ночь клевреты короля Гарольда хватают внезапно принца и его свиту, всего шестьсот человек, а на другой же день их всех, кроме шестидесяти, не говоря о принце, пытают и казнят. Альфреда везут в Лондон, лишают его зрения – и он умирает с горя! Если вы, несмотря на такие поступки, сочувствуете Годвину, то, как это ни странно, возможно ли, любезный посол, королю любить человека, который погубил его родного брата?
