– Запомни, сынок: если хочешь решить какой-то важный вопрос – иди сразу только к первому лицу! Понимаешь? Не к заместителю какому-нибудь, а только к первому лицу! Иди как к равному, если хочешь чего-нибудь в жизни добиться. Сила силу всегда уважает!

Да-да, к первому лицу. Я ведь и в армии тогда – сразу к полковнику. И получилось ведь, получилось!!

Я решил повторить удачный опыт. Правда, шофёром быть уже не собирался (да и не смог бы, наверное), но предложить себя в качестве расторопного помощника – мог на любом уровне.

И я отправился в здание Обкома партии. Конечно, попасть на приём к первому секретарю, да ещё вот так, с улицы, – было нелёгкой задачей. Но я терпеливо объяснил, что мне надо только «к самому», и ни к кому другому. К Завгороднему А. А.

– По личному вопросу! – я был твёрд.

И меня записали на пятницу. В назначенное время, аккуратно выбритый и нарядно одетый, я дожидался в приёмной. Томиться пришлось довольно долго, но меня, наконец, пригласили в кабинет.

– Слушаю вас, – «первый» смотрел равнодушно. – Только коротко и ясно, поняли?

– Я – Силин, – сказал я. – Борис Петрович Силин.

(Я заранее, ещё три дня назад, написал «речь» и вызубрил её как «У Лукоморья дуб зелёный». Говорил спокойно, чётко, с хорошо отрепетированной интонацией: сколько лет, где живу, кто родители, где и как служил).

– Так, – оживился секретарь. – И чего же вы хотите, Борис Петрович Силин?

И тут мне повезло. Вот верьте или нет, но показалось мне, что это мой Ангел-хранитель сам подошёл неслышными шагами к «первому» и что-то шепнул ему на ухо. И секретарь услышал.

– Стоп. Вы сказали – Силин, так? Борис Петрович? А отец – не Пётр Адрианович, случайно?

– Да, – я почуял удачу. – Именно. И работал он…

(Я торжественно назвал старую должность отца, которой тысячи раз хвастался ещё в школе).

– Вот так да! – воскликнул «первый». – Ну что ж, сыну Силина я просто-таки обязан помочь! Ведь мы с твоим отцом…

Он перешёл на дружеское «ты», и я мгновенно это заметил.

– Ох и стержневой характер имел Пётр Адрианович! – заливался «первый». – Ты, я надеюсь, в него? Ведь ты… – он на секунду замялся, – от первого брака, насколько я в курсе?..

– Да, – не смутился я. – Так вышло.

– Да-да, бывает! – успокоил секретарь. – А вот она, жизнь: с ним работал, и с тобой поработаю! Помянем, может, отца твоего? – спросил он вдруг сочувственно.

– Как «помянем»? – я сразу и не понял. – Разве он?..

– Ну, а ты, выходит, не знал? – расстроился Завгородний. – Да он недавно погиб, и трёх месяцев ещё нет… Ехал, понимаешь, с женой и дочкой в гости, а с ними – ещё одна пара семейная, родственники супруги, кажется. И влетели, бедняги, в автобус. Погибли все на месте. Ну хоть сразу – и то хорошо. Без лишних мук… Так что и отец, и мачеха, и сестрёнка твоя, значит…

…Девочка с красным бантом?! Мне стало не по себе.

– Борис, тебе плохо? – он уже вскочил, открыл форточку, налил воды. – Ну-ну, ты ж мужчина!

Он накапал мне что-то в стакан:

– Прими-ка!

Я послушно выпил; в голове что-то забулькало.

«Мёртвый. И он тоже – мёртвый», – подумал я, глядя на Завгороднего. Мёртвый мёртвому дал успокоительного… Что это со мной?! Неужели снова девочка с красным бантом придёт бесцеремонно в мои сны? Сестра… Как хоть звали-то её?..

Очевидно, я спросил это вслух, потому что секретарь с готовностью ответил:

– Светочкой, Светочкой её звали…

Совпадение, конечно; и Светка Куропаткина здесь ни при чём. Но мне стало неприятно.

Зато отлегло от сердца, и я сказал уже более-менее спокойно:

– Спасибо за сочувствие, Антон Алексеевич. Давайте их всех помянем…

Завгородний вызвал секретаршу:

– Зина, организуй нам!

Мы пообщались ещё минут пятнадцать («Извини, Борис Петрович, дела! Сам понимаешь!»), и я ушёл, обласканный и устроенный.

С того дня и началась самая настоящая моя карьера; и первой ступенькой было всё-таки поступление в институт, на заочное отделение. Зачем же время зря терять, скажите?

* * *

…Сессии я сдавал, как говориться, не глядя. Я быстро стал в Обкоме своим человеком, с заоблачной скоростью вступил в партию, не прошло и двух лет.

А всё почему? – а потому что усвоил я, что именно в общении с людьми есть самое главное. Я был одинаково вежлив и любезен со всеми, внимателен к каждому, как к самому себе. Быстро вызнал всё про всех и безошибочно знал, что кому нужно сказать, чтоб меня везде считали отличным парнем и хорошим, душевным человеком. Я улыбался всегда и всем; для женщин – не жалел комплиментов (чем больше – тем лучше; кашу маслом не испортишь); для мужчин – всегда у меня было готово «я вас понимаю» или «я тоже так думаю». Всем без исключения я время от времени торжественно объявлял наедине:

– Давно хочу сказать: я вами просто восхищаюсь! И беру с вас пример. С таким умом вы далеко пойдёте!

По закону больших чисел, кто-нибудь из них, рано или поздно, – «шёл далеко», и старые связи оказывались мне на пользу.

Я по-прежнему жил пока всё в той же «коммуналке», но в перспективе уже маячила отдельная квартира. Если к моменту получения успею жениться и обзавестись хотя бы одним ребёнком – то не однокомнатная, а что-нибудь побольше.

Мне нужно было поторопиться. Лидочка по-прежнему воротила от меня нос, хотя пока ещё ни с кем другим не сошлась.

Да мне было теперь уже всё равно. Вся квартира относилась ко мне уважительно, со значением повторяя гостям: «А вы знаете, где наш Боренька работает?» И лезли ко мне с просьбами.

Я всегда обещал, но соблюдал одно правило, которое внушил мне Завгородний:

– Запомни, Боря. Никаких «своих». За это тебя съедят завистники, дай только повод!

Итак, я обещал, но дальше этого не шёл. «Пока не получается, поймите. Но я держу вопрос на контроле». Вот и «держал», пока не отстанут.

И вообще я всегда слушался Завгороднего: он чем-то напоминал отца. Поэтому, когда он сказал:

– Боря, я хочу познакомить тебя со своей племянницей. Присмотрись… – у меня и мысли не возникло, чтоб не «присмотреться».

Её звали Клавдией. Что мне сразу понравилось – робкая, тихая, боязливая.

– Ей нужен именно такой, как ты, Боря, – был уверен Завгородний. – А то затопчут! Она ж за себя и голоса не подаст.

Не знаю, понравился я ей или потому что «дядя велел», но встречаться со мной Клава согласилась с ходу. Мне подходило, что она всегда была того же мнения, что и я; что моё слово для неё было равносильно приказу. Я ей (для собственного удовольствия) советовал даже, что носить. Любая баба, даже самая распоследняя, взбунтуется против этого; а Клава – нет. Приходила на свидание именно в том, в чём накануне было рекомендовано.

И я решил: женюсь. Подходит! Свадьбу сыграли без шума. Да, собственно, никакой свадьбы и не было, а просто посидели у Завгородних (у них не квартира, а хоромы! И своя кухарка суетится, служит).

А потом я повёз «молодую» в свой дом. Клавдия, тихая и, можно сказать, никакая, почти не обратила на себя внимания. Только Лидка пялилась на неё ненавидяще, и Клава даже спросила меня:

– Боря, а почему Лидия Николаевна на меня злится? Я ж ничего…

– Вот у неё и спроси! – отрезал я. – Нечего мне делать больше, как только бабьи интриги распутывать.

Но на застенчивую мою супругу обижаться было действительно не за что, и Лидка вскоре смягчилась, стала с ней ласкова; хотя на меня по-прежнему смотрела волком. Прожили мы там ещё с годик, и сбылась, наконец, моя мечта про отдельное жильё. Без всяких соседей; а тем более – соседок.

Клавдия к тому времени как раз родила, и я торжествовал: нам дали сразу двухкомнатную! Переехали мы по-тихому, ни с кем не прощаясь. Ну их, сглазят ещё!

Новая квартира была хороша: просторная, с высокими потолками, с балконом. К тому же, не всем такое счастье выпадало: почти вся страна ютилась по коммуналкам.

– Несправедливо это всё-таки, Боря, – сказала однажды Клавдия. – Чем мы лучше других? Многодетных бы с первую очередь расселяли…