Но приказы ибн Атташа Хасан выполнил, как пообещал. Сперва осторожно, после смело, почти не скрывая предпочтений, представлял на утверждение Низаму списки улемов. Подарками и услугами приблизил к себе султанского эмира-и-хараса, начальника придворной стражи. Хотя пост этот значил многое лишь в дни кочевой жизни, когда занимавший его считался побратимом вождя, рьяный рубака Арслан Тарик, теперешний эмир-и-харас, был весьма уважаем в войске. Кроме того, он был родичем султану. Неграмотный и суеверный, он жадно слушал Хасана и соглашался целиком и полностью: конечно, правда настоящая и должна быть от старейшего, самого уважаемого человека, а от кого еще?

Ободренный Хасан пытался проповедовать и среди беков стражи, и даже среди рядовых стражников. Слушали они с неподдельным интересом. И сам султан все чаще обращал на Хасана внимание. Малик-шах по-прежнему не упускал случая показать Низаму, что султан сам себе хозяин. Искал малейшего повода для этого. Хасан посчитал: если показать, что султан может рассчитывать на кого-либо, помимо Низама, способного объяснить запутанное хитросплетение расходов и приходов, строительств, налогов и наймов, если султан сможет рассчитывать на независимое от визиря мнение о делах государства, – разве он упустит такую возможность? А в особенности если окажется, что Низам уже и не держит по-прежнему прочно ключи от всех дел?

Хасан начал с малого. Снова потихоньку начал переустраивать архив. Искусно запутал нумерацию и положение писем, чтобы в конце концов свободно разбираться в архиве мог только он один. А донесения шли непрерывным потоком. Вскоре с ним справиться могла лишь память Хасана. Затем он искусно перераспределил работу писцов, чтобы в единое целое результаты их мог свести опять же он один. Времени это занимало много, очень утомляло, но Хасан терпел, понимая: решающий час уже не за горами. Низам уже шагу ступить не мог без Хасана. Осталось только показать, что будет, если Хасан вздумает шагнуть прочь. Нет, Хасан нисколько не хотел вредить Низаму либо покушаться на его пост, – хотя и считал, что теперь без труда с ним справится. Он хотел предстать перед двором как единственный, по-настоящему сведущий в путанице налогов, приходов и расходов, – и удостоиться особого доверия и благосклонности султана. Может, такой же, как и его друг, Омар, по-прежнему не интересовавшийся ничем, кроме звезд и алгебры.

Дождался своего часа Хасан, когда султан, слушая доклад одного из членов дивана, престарелого и донельзя обстоятельного, воскликнул в сердцах: «Так когда же вы наконец устроите все свои дела, в которых и сам шайтан ногу сломит? Мне нужны деньги на поход, нужны сейчас, пока солнце еще не сожгло траву!»

– Мой султан, – пояснил Низам, чуть улыбнувшись. – Нам всем не терпится броситься на врагов. Но пока мы не будем знать, сколько денег можем потратить, не стоит собирать войска. Самым страшным врагом вашего великого отца Альп-Арслана, мир его праху, было безденежье. Он большую часть сил тратил на победы над собственным войском, а не над врагами.

– А когда мы сможем узнать про деньги?

– Через месяц, самое малое. А скорее, через два, – ответил великий визирь. – Сейчас сложное время. Мы затеяли ремонт нашей цитадели, Шахдиза. Строим три новые крепости. В Луристане недород, в Курдистане зреет очередная смута.

И тогда Хасан, знавший, что Низам попросту не хочет выпускать Малик-шаха в бессмысленный поход по Анатолии, понял, что его час настал, и подал голос.

– О Великий султан, шахиншах, повелитель правоверных, позволь своему ничтожному рабу говорить!

Султан посмотрел на Хасана. Потом на Низама ал-Мулка. Усмехнулся. И сказал: «Говори, Хасан».

– Великий султан, я могу уладить все денежные дела за неделю. Уверяю вас, денег на поход хватит с лихвой!

В наступившей тишине было слышно, как шуршит бумага, – Низам медленно сложил лист вдвое, потом еще раз и еще.

Когда этим вечером Хасан шел домой, сердце его скакало в груди перепуганным воробьем. Дороги назад не было. Но все продумано: Низам со всем диваном вместе никак не смогут разобраться в делах за неделю. Только он, Хасан, заранее приготовивший все бумаги, заранее рассортировавший их, может успеть. Конечно, Низам попробует помешать. Жаль, что не пообещал сделать за три дня. За три дня визирь бы точно не успел.

Но Низам не стал мешать. Более того, вел себя так, будто ничего не произошло. Даже позвал к себе, чтобы решить очередной вопрос с устройством медресе. Быть может, этим великий визирь, искушенный в интригах, хотел выбить своего выскочку-помощника из колеи?

К концу недели спокойствие соперника по-настоящему встревожило Хасана. Но он без труда подавил сомнения, – ведь дела оставались в его руках, в бумагах разобраться мог по-прежнему лишь он один. Должно быть, визирь попросту не считает его опасным соперником и не придал значения его дерзости. Наверняка у него в запасе еще тысяча и один способ заставить султана слушаться. Ведь этот поход и в самом деле сущая бессмыслица, в особенности сейчас, когда визирь принялся набирать в войско армянских наемников.

Наконец назначенный день настал. Хасан собрал бумаги, аккуратно проверил и отметил их порядок и, уложив их в кожаный ларец, явился в зал совета. Зал уже был наполовину заполнен, ожидали лишь султана. Наконец явился и Малик-шах. Уселся. Оглядел зал вопросительно и, остановив взгляд на Хасане, кивнул. Султанский вакил поднял бунчук, оповещая: «Великий султан слушает!»

Хасан поднялся и, поклонившись, заговорил. Речь свою он продумал до мелочей: чтобы получилась не слишком краткой, но и не слишком утомительной, не показалась легковесной и поверхностной, но и не была перегруженной подробностями. Закончив, поклонился снова, ожидая.

– Ну, что я говорил? – сказал Малик-шах, ухмыляясь. – Нагородил ты, Низам, столько сложностей всяких, что и сам уже разобраться не можешь. А я ведь знал, что деньги есть! А ты осторожничаешь, скупишься! Да я из похода столько добычи привезу – на три года хватит!

– Позвольте сказать мне, о великий султан, – попросил Низам.

Султан кивнул.

– Мы выслушали блестящую речь, бесспорно, она словно сладкая вода земле наших рассудков, о великий султан. Глубокая, основательная речь. Жаль только, что породила ее целиком, от первого до последнего слова, фантазия нашего высокоученого Хасана, не уступающая силой его памяти.

Придворные зашептались, переглядываясь.

– Хотите убедиться? – визирь улыбнулся уголками рта. – Пожалуйста, Хасан, дай мне отчет о расходах на ремонт Шахдиза, о котором ты нам столько рассказал. И письмо о налоге с неверных.

– Пожалуйста, – Хасан, пожав плечами, раскрыл ларец, – и свет померк у него в глазах. Вместо подобранных бумаг там лежали какие драные записочки, захватанные жирными пальцами, чьи-то неряшливые заметки на лоскутах, каракули, каракули.

– Ну, что же ты медлишь? – спросил визирь.

– Я… о господин, произошла ошибка, я взял не те бумаги.

– Да? – визирь удивленно поднял брови. – Великий Хасан, никогда ничего не забывающий? …Принесите его бумаги мне! – внезапно приказал он.

К Хасану подбежал слуга, схватил ларец, отнес его Низаму. Тот вынул одну бумагу, вторую. Покачал головой.

– Бесстыдный наглец хотел втереться к вам в доверие, о великий султан, – сказал он. – Он даже не удосужился подобрать хоть что-то, имеющее видимость истины. Послушайте, чем наш высокоученый собрат собрался произвести впечатление. Похоже, кипой полуграмотных доносов. Читай! – Низам сунул бумагу слуге.

Тот покраснел, глядя на мятый лист. Запинаясь, прочел: «Они преходили вчира до хлева ночью и… два раза… кобылу…» Взмолился: «Господин, простите. Я не могу дальше».

– Да, не стоит, – милостиво разрешил Низам.

Первым заржал эмир-и-харас, Арслан Тарик. А за ним уже грохнули, покатываясь, все без разбора – и беки, и слуги. Хасан стоял посреди водоворота хохота, посреди трясущихся подбородков, раскрасневшихся щек, брызжущих слюной ртов.

Наконец султан, отсмеявшись, вытер рот ладонью и сказал брезгливо: «Низам, ты привел нам нового шута?»