Это продолжалось неделями. Гарри не высыпался, но не более того. Днем все было в порядке.

Но однажды утром за своим столом в деловом центре, устало перебирая какие-то документы, он снова услышал далекий крик. Это впервые произошло вне его дома и при свете дня. Он справился у секретарши: нет, она ничего не слышала. А его партнер и старый друг? Ничего. Они велели ему не беспокоиться – наверное, это просто стресс.

И он не особенно беспокоился. Пока не начал что-то видеть. Краем глаза, но что-то – и дома, и в конторе. Если быстро поднять взгляд, можно было заметить – всего лишь на мгновение – его тень, как светлый след от выключенной лампочки. Гарри показалось, что это человек. То есть он был уверен, что это человек, но не мог сказать наверняка: он никак не успевал толком его разглядеть. Хотя тот часто бывал рядом – сидел на свободном стуле за обедом, на пассажирском сиденье в машине, стоял рядом с его рабочим столом. И всегда исчезал раньше, чем Гарри мог поймать его взглядом.

К этому времени он уже был научен опытом. Он только раз сказал жене и детям о том, что видел. И спросил их – только один раз, – не замечал ли кто из них незнакомца, болтающегося вокруг дома. Или внутри.

Как он и боялся, никто ничего не видел. С тех пор Гарри ни разу не заикнулся об этом. Больше того, когда жена спросила, продолжаются ли его видения, он только рассмеялся. Это все насморк, сказал он, весь нос забит.

Но через пару недель она сама заметила – да и все заметили, – что часто, занимаясь обычными делами, обедая, читая юридические бумаги, разговаривая по телефону и даже просто с кем-то болтая, Гарри вдруг напрягался и беспокойно вслушивался. Или резко оборачивался и смотрел мимо них с тревогой в широко раскрытых глазах. Но по-прежнему, если его спрашивали, в чем дело, он отвечал, что все в полном порядке.

Еще через месяц он стал совершенно недееспособным. Круглые сутки, без перерыва, он прислушивался к далеким крикам и пытался углядеть что-то, невидимое всем остальным. В его глазах с каждым днем нарастал ужас.

Гарри немедленно полегчало, когда его на неделю вывезли отдохнуть к побережью. Он опять стал самим собой, впервые за несколько месяцев занялся любовью с женой, играл с детьми так же, как раньше. Пока однажды в полдень, когда он помогал им строить дворец из песка на пляже, это – чем бы оно ни было – не настигло его снова. Остаток недели он провел в гостиничном номере, не говоря ни слова, поглощенный своей персональной пыткой.

В понедельник его отвезли домой. В тот день, как раз когда спускалась темнота – час, который больше всего пугал его, – он заговорил в последний раз. Он обратился к жене с продуманным усилием человека, отрывающегося от какой-то ужасной заботы. Но говорил он ясно, заставляя себя повторяться, чтобы она поняла наверняка. Он сказал: пусть никто не беспокоится о нем. Он будет бороться до конца и защитит их, он их не подведет.

Жена заплакала и спросила, о чем он. Но больше он говорить не мог.

С этого дня, вот уже почти год, все его внимание сосредоточено на этом голосе, его невидимом спутнике, которого он так боится.

Полгода назад, отчаявшись найти хоть какое-то средство от его недуга, жена привезла его в Институт Потерянных. На первой же встрече доктор Ердели по наитию приставила стетоскоп к его макушке. И там, внутри, она явственно услышала звук. Будто голос, ревущий где-то вдали. И она немедленно причислила Гарри к своим «особым случаям».

Тут доктор Ердели предложила мне свой стетоскоп, чтобы я послушал сам. Гарри, сказала она, не станет возражать.

Я отказался.

Этот случай привел ее в восторг. Она и ее ассистент через стетоскоп записали голос в голове Гарри на аудиопленку. Сейчас запись анализирует компьютер. Она надеется получить результаты со дня на день.

Заметил ли я, спросила она, что глаза Гарри постоянно бегают, словно он следит за тем, как что-то движется по комнате, третий гость, невидимый нам? И как Гарри им напуган? Так вот, пару недель назад она выписала специалиста, который сконструировал оптометрический прибор, измеряющий рефракции в глазах Гарри. Собранная на данный момент информация загружена в компьютер. Возможно, удастся получить на экране комбинированный образ того, что видит Гарри. Еще через несколько сеансов специалист надеется получить ясное представление о том, что это такое. Сейчас, даже не располагая данными в полном объеме, можно сказать, что тело на экране вроде бы человеческое, но насчет головы уверенности нет.

Должен сказать, что, когда я покинул эту комнату, пропитанную запахом ее обитателя, Гарри, запертого в своем жутком мирке, мне стало легче. В коридоре я спросил у доктора Ердели:

– Почему вы взяли его?

– В таких вещах нельзя быть слишком осторожным, – ответила она, пронзительно поглядев на меня.

Я поразмыслил над этим.

– Допустим, вам удастся разобрать, что говорит голос и что там за существо, – что тогда?

Чувствовалось, что она не знает во всем мире никого, кто лучше нее был бы готов работать над проблемой Гарри.

– Вы, конечно же, считаете, что… лучше было бы просто оставить это в покое, запертым у него внутри? – сказала она.

И когда я ответил «да», – а я действительно так считал, – она только покачала головой. А потом еще раз и еще раз. А потом бодро мне улыбнулась.

– Ах, как редко доводится встретить… оптимиста, – сказала она и больше к этому случаю не возвращалась.

Мне выпал нескучный день, так что я принял приглашение отужинать в ее бунгало, а не полетел на материк в пять часов, как собирался.

Вкусно поев, мы уселись в кресла на веранде, вдыхая запахи моря и кофе, глядя, как риф рассеивает набегающие волны. Пальмы кланялись мягкому восточному ветру, который не давал подняться москитам. Внезапно спустилась тропическая ночь. Доктор Ердели рассказывала мне о своей юности в Европе, о своей учебе, об аресте и неволе, о побеге. И о возвращении.

– Я вернулась туда спустя много лет после войны. Это было глупо. Я надеялась на невозможное. Я не нашла… ничего. Ничего не осталось.

Она помедлила, размышляя об этих «ничего».

– Больше всего я надеялась, что меня дождется мой пес, Рекс. Странно, да? Но если бы его даже не убили, он, конечно, уже давно умер бы от старости.

Она пригубила кофе.

– После этого я долго спрашивала себя, а какая, собственно, разница? Так и так, ни в чем нет… постоянства. Мне пришлось заново учиться верить в постоянство.

В ее профессии женщины были редкостью, и получить работу оказалось непросто. Наконец, доктор Ердели нашла ее в этом уголке мира – в маленькой больнице посреди джунглей, где провела годы, пытаясь разобраться в формах безумия, встречающихся у тех, кто живет в джунглях.

В тусклом свете веранды я вдруг почувствовал, что она смотрит на меня очень пристально. Именно так, я замечал, она смотрела на своих студентов. И только тут я задумался: а не было ли у нее какого-то тайного повода пригласить меня на ужин?

Она сказала, что, быть может, я захочу послушать об одном случае, с которым она столкнулась в те ранние годы. Это был приезжий, пожилой европеец, получивший травму в нагорьях, среди охотников за головами.

– Он был бы… чудесным студентом, если бы Институт тогда уже существовал. Если бы мы его могли спасти.

Она следила за мной. Она тщательно, с нажимом выговаривала слова:

– Его звали Амос Маккензи.

Услышав это имя, я тут же навострил уши. Главным образом потому, что не так давно рассказал Хелен патагонскую историю. Во-вторых, всего пару недель назад я попросил Доналда Кромарти ее расследовать. С другой стороны, я понимал, что в мире полно Маккензи.

Но мне было любопытно, и я переспросил:

– Амос Маккензи?

– Именно так. Он был уже старик. Помнится, он приехал как раз из ваших краев. Не слышали о нем?

Я вдруг почувствовал, что нужно быть осторожным.