«Лик Хаоса посмеется над нами всеми еще до завершения цикла!»

Эти слова, едва различимые среди гомона базара, достигли ушей Иллиры, пригвоздив ее к месту. Бросив озирающегося в недоумении мужа, она стала прокладывать себе дорогу сквозь толпу в сторону голоса. Хотя девушка была всего лишь наполовину С'данзо, карты являлись ее профессией, и моральные обязательства перед кланом требовали выявить того, кто проник в их секреты.

Желтозубая улыбка мелькнула в глубокой тени возле прилавка. Вглядевшись, она узнала Хакима, старейшего и самого признанного сказителя Санктуария, который прятался под навесом от яркого утреннего солнца.

— Доброе утро, старый, — сказала она холодно. — И что же еще сказителю известно о картах?

— Слишком мало, чтобы зарабатывать ими на жизнь, — ответил Хаким, лениво почесываясь, — но достаточно для неуча, чтобы толковать их смысл.

— Ты говорил о Лике Хаоса. Не станешь же ты убеждать меня, что заплатил за гадание.

— Это не для меня, — махнул рукой сказитель. — Я предпочитаю, чтобы будущее приносило сюрпризы. Но глаз у меня наметанный, и я знаю, что эта карта означает серьезные перемены. Не требуется никакого особого дара, чтобы понять, что она часто будет появляться во время гаданий в эти дни, когда чужаки заполнили город. У меня есть уши, Иллира, и есть глаза. Старый человек слушает и наблюдает, и этого достаточно для того, чтобы его не смогла одурачить некая особа, которая, судя по походке, гораздо моложе, чем хочет казаться с помощью грима и одежды.

Иллира нахмурилась. — Такие разговоры могут стоить мне жизни, старый.

— Ты ведь мудрая женщина. Достаточно мудрая, чтобы знать цену молчанию, ибо голодный язык разговорчивее сытого.

— Отлично, Хаким, — предсказательница судьбы улыбнулась, опуская монету в протянутую руку. — Ублажи свои уши, глаза и особенно язык хорошим завтраком за мой счет… и чашей вина в честь Лика Хаоса.

— Минуточку, госпожа, — окликнул ее сказитель, когда она уже повернулась, чтобы уйти. — Погоди! Это же серебренник.

— Твои глаза как всегда остры, старый черт. Прими эту монету как плату за храбрость. Я же знаю, на какие трудности тебе приходится идти, чтобы добыть сюжеты для своих историй!

Хаким опустил монету в кошель, привязанный под туникой и услышал приятный звон, когда она присоединилась к своим товаркам. В эти дни он выпрашивал деньги на завтрак больше по привычке, чем из необходимости. С появлением в городе богатых чужаков, кошельки в Санктуарии толстели. Даже попрошайничество становилось легким делом, ибо люди делались менее скаредными. Некоторые, подобно Иллире, казалось, просто горели желанием избавиться от денег. За одно только сегодняшнее утро он уже набрал монет на десять завтраков, не приложив тех усилий, что раньше требовались для одного. После десятилетий упадка, Санктуарии возвращался к жизни с приходом богатых бейсибских войск. Их военная мощь была во много раз больше, чем та, которой мог противостоять санктуарский гарнизон, и только тот факт, что иностранцы не претендовали на управление городом, оставил номинальную власть в руках Принца и его министров. И все же в воздухе витала некая угроза, придавая привкус опасности привычным занятиям людей…

Продолжая почесываться, сказитель сощурился от света утреннего солнца, пряча глаза в многочисленных морщинах. Это было… нет, это было слишком здорово, чтобы быть правдой.

Долгие годы страданий научили его смотреть дареному коню в зубы. За все подарки приходится платить, хотя сама мысль об этом может кому-то показаться кощунственной. Судя по всему, и за внезапное процветание, принесенное чужестранцами, этой чертовой дыре, известной под названием Санктуарий, в свое время придется расплатиться сполна. Единственное, чего не мог сейчас сказать Хаким — так это, насколько велика и ужасна будет цена этого подарка. Возможно, обладатели более острых, чем у сказителя, глаз могли бы определить долгосрочные последствия вторжения. Но и ему не помешает держать ухо востро и…

— Хаким! Вот он! Я нашел его! Хаким! Сказитель мысленно зарычал, когда ярко разодетый подросток запрыгал перед ним, размахивая руками и указывая своим приятелям его укрытие. Слава тоже имеет свою цену… в данном случае она явилась в образе Микали, юного хлыща, чьим основным занятием, похоже, было тратить папашины денежки на красивую одежду. Не считая того, что он сам назначил себя герольдом Хакима. И хотя получать деньги из фешенебельных кварталов Санктуария было приятно, сказителю частенько хотелось провести день-другой в полной безвестности, когда приходится полагаться только на собственное остроумие и опыт рассказчика. Тогда он укрывался в своих любимых притонах на базаре и в Лабиринте.

— Вот он! — объявил юнец своей быстро растущей аудитории. — Единственный человек в Санктуарий, который не убежал и не спрятался, когда бейсибский флот вошел в нашу гавань, Хаким шумно откашлялся. — Мы с вами знакомы, молодой человек?

Юнец вспыхнул от растерянности, а по толпе пронесся издевательский смешок.

— Ну к… конечно же вы должны меня помнить. Это я, Микали. Вчера…

— Если вы знаете меня, — прервал его старик, — то несомненно должны знать, что я рассказываю свои истории не для укрепления здоровья, равно как и то, что я не терплю остолопов, которые закрывают меня от публики и мешают ей раскошелиться.

— Да, разумеется, — просиял Микали. Достав из кармана красивый шелковый носовой платок, он сложил его в ладонях наподобие чашки и начал обходить собравшихся, собирая монеты. Как всегда, юноша не склонен был совершать этот ритуал в молчании.

— Подарок для величайшего рассказчика Санктуария… Послушайте историю о высадке флота бейсибцев из уст одного из тех, кто приветствовал их на берегу… Подарок… Что это? Медяки?! Для Хакима?! Спрячь их поглубже в свой кошелек или убирайся прочь! Здесь перед вами сидит храбрейший человек в городе… Спасибо… Подарок для храбрейшего человека в Санктуарий!..

Спустя короткое время в платке набралось две пригоршни монет, и Микали с сияющей улыбкой торжественно вручил их Хакиму. Сказитель небрежно взвесил узелок в руке, кивнул и сунул его под тунику, тайно наслаждаясь разочарованным видом юнца, когда тот осознал, что красивый платок ему не вернут.

— Я обосновался на пристани около полудня, но к тому времени, когда причалил бейсибский флот, уже давно стемнело. Тьма была такой густой, что я даже не разглядел, как с борта одного из кораблей спустили маленькую лодку. И лишь когда они зажгли фонари и начали тянуть корабли к пристани, я догадался об их намерении высадиться до рассвета, — начал Хаким.

На самом деле в ту ночь Хаким задремал и очнулся лишь, когда лодка уже подплывала к берегу. Даже любопытство сказителя имеет свои пределы.

— Зрелище было — ребятишек пугать; усыпанные огоньками фонарей суда подползали к нашему городу словно пауки из ночного кошмара, прокладывая дорогу к жертве по черному зеркалу моря. Хотя я и слыву храбрецом, честно говоря, в тот момент мне не хотелось быть обнаруженным. Мудрый знает, что темнота слабого укрывает, а сильного изматывает.

Многие в толпе закивали с понимающим видом. Это был Санктуарий, и каждому из слушателей, независимо от общественного положения, частенько приходилось в случае необходимости прятаться в темноте, причем многие делали это гораздо чаще, чем считали нужным в этом сознаться.

— Тем не менее, когда эти люди высадились на берег, и я смог разглядеть, что они не очень отличаются от нас, я вышел из своего укрытия и шагнул им навстречу.

На этот отчаянный поступок Хакима толкнула гремучая смесь из нетерпения, любопытства и винных паров… причем преобладало последнее. Ибо, поскольку сказитель действительно с полудня торчал на своем посту, он старательно вознаграждал себя за терпение вином, которое кто-то оставил без присмотра в прибрежной таверне. Поэтому, когда лодка причалила, его качало больше, чем судно, спустившее ее.