И крохотная церквушка, прилепившаяся на крутом утесе и господствующая над россыпью рыбацких домиков – это тоже моя родина.
Глава двадцать девятая. Трепетное старание
Рие я не перестаю удивляться. Ее восхитительная манера выражать удивление, тараща на меня свои дивные большие глаза, приводит меня в восторг.
– Правда?
– Я никогда тебя не обманываю.
– Правда?
– Правда.
Она не боится никакого соперничества. Она знает, что я от нее в восторге.
– А помнишь, когда ты… когда ты сказал, что мы всегда будем вместе?..
– Это и есть правда.
– Расскажи про свое царство, – просит Рия.
Я рассказываю. Я рассказываю так, что она не может сдержать слез. Я не лишен способностей хорошего рассказчика, рассказывать – это мой дар. Я словами, как красками, рисую такие картины, которых нет наяву, и моя любовь озаряет эти полотна, как солнце востока озаряет утреннее небо.
Рия в восторге:
– Как интересно, – шепчет она, – это так неожиданно!
– Да, – говорю я, – неожиданно.
– Слушай, – говорит Рия, – ты у меня просто гений! Ты это понимаешь?
Я только пожимаю плечами: разумеется. Мне ведь не нужно ради какого-то там честолюбивого желания выставлять свой дар напоказ.
– Хоть лепешку съешь, – предлагает Рия.
– Некогда…
В жизни каждого человека есть минута, когда он вдруг обнаруживает в себе дар, нечто ошеломляющее и чудесное, что приводит его в восторг, но повергает в недоумение: не может быть! Может! Нужно сгрести волю в кулак и, сцепив зубы, бросить все, что мешает поверить в чудо, и, проявляя трепетное старание и невероятное усердие, уверенно перешагнуть границу посредственности и тут же начать служить своему дару…
Несмотря ни на что.
Сегодня я в разладе с миром, и мне сейчас, чтобы не сойти с ума, нужно упорядочить жизнь. Каких только тревог у меня нет! Ведь каждый час случается так много, что не умещается в голове.
– Знаешь, – говорит он, – когда меня накрыла пыльная буря, я думал, что мне не выбраться. Был момент, когда я отчаялся и готов был сдаться, но ты пришла и сказала…
Он и в самом деле считает, что без Рии, без ее понимания и повседневной поддержки, он никогда бы на такое не решился: перевернуть мир.
– Знаешь, – говорит он, – у тебя есть одно редкое качество…
– Одно? Редкое? Какое же?..
– Ты готова, не раздумывая, делать то, что мне нужно.
– Не раздумывая?
Он на мгновенье задумывается, затем отвечает:
– Не раздумывая.
Теперь задумывается Рия, затем:
– Верно, есть, – произносит она, – я же тебя люблю.
– Ты лучшая из женщин, которых я знал в своей жизни…
Рия прелестна! Это существо абсолютной гармонии и согласия!
– …богиня…
– Я знаю.
Ее взгляд, устремленный в верхний угол спальни, через секунду падает на кончик ее прелестного носа и, едва задержавшись там, игриво вонзается в его зрачки.
Так она кокетничает.
Глава тридцатая. Золотые россыпи притч
Я всегда знал, что золото – символ власти, а у меня его немеряно: золотые россыпи моих притч. Их у меня – как секунд в вечности.
Мне, вероятно, следует отдохнуть. Проповедовать свои истины в мире зла, которым пронизано человечество, отданое ему в добычу, невероятно трудно. Почему же я улыбаюсь? А потому, что они, находясь в постоянной борьбе со своим эгоизмом и чувственностью, терзаясь от напыщенной гордости, все-таки прислушиваются к моим словам.
– Блаженнее давать, – говорю я, – нежели брать. Научитесь отдавать и сделайте это привычкой. Станьте подобны источнику, дающему жизнь в пустыне. Отдавайте все то лучшее, что приобрели и не бойтесь неблагодарности людей.
Больше всего меня удручает то подслеповатое недоверие, с которым они смотрят на меня. Их глаза полны растерянности, рты вопросительно раскрыты и остановились сердца. Я вижу, с каким неприятием они слушают подобные утверждения, но уже слышу и тяжелый стон, вырывающийся из стесненной груди человечества, освобождающейся от зловония зла. Я помогу им его победить.
Отдыхом для меня являются постоянные переходы по городам и селениям, где я не перестаю повторять:
– …сказано не убивай. Кто же убъет, подлежит суду.
Ошибка в том, разъясняю я, что судят проступок, не задумываясь над тайной, побудившей его совершить. А я говорю вам, что порицать нужно не только свершившееся действие, но даже тайное чувство, которое может привести к преступлению. Гневающийся же подлежит геенне огненной.
Бывает, что кто-то из слушающих мои проповеди, упрекнет меня:
– Ты же свидетельствуешь против закона.
Но если не отрицать своих предшественников, будучи уверенным в несовершенстве тех ложных истин, которыми они заполнили мир, как можно приблизить людей к счастью? К тому же, lex talionis, закон возмездия, уже утратил свою привлекательность. Да и силу тоже.
– Это закон противоречит моему сердцу.
Я произношу это едва шевеля губами, но так, что даже стоящие в последних рядах повторяют за мной каждое мое слово. Так читают молитву. А вскоре тишина наполняется гулом сердец.
– … эти химеры и догмы давно устарели, – продолжаю я, – и вся эта лелеемая и почитаемая вами заскорузлая чушь нуждается в обновлении…
И на берегу моря, и высоко в горах, и на небольшой равнине среди моря хлебных полей, золотящихся роскошью весеннего дня, я не перестаю их удивлять.
– …сказано древними: не прелюбодействуй. А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем… И кто женится на разведенной, тот прелюбодействует.
Произнося такие простые и ясные слова, я понимаю, что не могу жить без Рии. Стоит ей только прокрасться тайными тропками в мою память, и сердце мое сжимается болью. Боль эту выдает и голос.
– Не клянись вовсе, ни Небом, ни землею, ни головою своей…
Я никогда ни в чем не клялся и не требовал этого от других. Рие я верил с первого дня нашей встречи, когда увидел ее мокрым цыпленком в озере… Но что теперь толку терзать понапрасну память, призывая высветить в глубине прошлых лет блаженные минуты нашего счастья? Злу, которое пришло в этот мир, чтобы разрушить нашу любовь, я не противлюсь.
– …сказано: око за око, зуб за зуб. А я говорю вам: не противься злу, а покорись ему.
Покориться злу? Они отрывают от меня глаза и шарят взглядами у себя под ногами в поисках камней, чтобы кинуть в меня.
– Борясь со злом, – говорю я так же тихо, – можно подавить его на какое-то время, но не уничтожить. Смирение же его обезоруживает…
Они просто очарованы злом.
– Вы – соль земли. Вы должны помнить: чтобы быть совершенно свободными, вы должны стать рабами моего царства. Мир вас пугает и подчиняет себе, а вы слепы и глухи к моим словам, вы не видите… Вы не слышите…
Я твержу и твержу эти истины в надежде на то, что они найдут в себе силы охватить их умом и сердцем.
– И вот еще что…
– А где начинается грех?..
– Там, где кончается совесть…
И камни выпадают у них из рук. На том дело и кончается.
Я снова не все успеваю сказать.
– И вот еще что: если ни горе, ни радость, ни удача, ни неудача, ни здоровье, ни болезнь, ни счастье, ни несчастье, ни голод, ни сытость, ни одиночество и ни жизнь и ни смерть не лишают вас равновесия, вы – победители жизни. И победители смерти.
Не все успеваешь…
Несильный порыв ветра заколосил пшеницу, и золотые волны, шелестя убежали. Их шелест не заглушил моих слов. Я вижу теперь, что камни им не понадобятся. Я не какой-то там мятежник. Вероятно, у меня несколько суровый вид, но я ведь и сильный. Требуются известная суровость и сила, чтобы прекратить их унылое шествие ложными тропами. И никто не переубедит меня в том, что только те обретут пропуск в мое царство, кто согласится принять иго мое: «А я говорю вам…». Я запрещаю даже втайне предаваться страстям, даже мечтать о них преступно.
