Албин жил один. Семья, полагал он, лишь усложняет и без того сложную жизнь. Квартиру ему регулярно убирала старушка-соседка, добросовестность которой он щедро вознаграждал, и они были довольны друг другом.

Надев синий с иголочки костюм - хорошие костюмы были его слабостью, Албин собрался было покинуть свою уютную квартиру, как раздался телефонный звонок, и ему пришлось вернуться в спальню.

- Алло, - прозвучал мягкий баритон Албина. Однако благодушие покидало его по мере того, как он слушал - молча, внимательно, изредка кивая, словно собеседник мог его видеть.

- Так, - наконец произнес он. - Понятно! - Возле губ резко обозначились две поперечные злые складки. - Сам все решу сегодня, - и с досадой швырнул трубку на аппарат.

"Ну вот, - подумал Албин, - опять предстоит беспокойный день". И зачем связался он с этой бестолочью - гребут деньги, греют руки, а сами не могут принять никакого решения и боятся, боятся... Что за трус этот завмаг?! Доля у него приличная, прикрыт хорошо, а истерики закатывает по любому поводу. Придется крепко поговорить. Порвать нельзя - много знает и хороший рынок сбыта имеет. Завмага терять нельзя, но припугнуть пора. "Коготок увяз - всей птичке пропасть", - скажет он сегодня и еще кое-что скажет, найдется, что сказать, чтобы не зарывался этот завмаг. Знает, что сбыт для них - самое узкое место, вот и капризничает...

С невеселыми мыслями Филипп Тихонович Албин вышел с совещания в главке: строгая отчетность может заставить свернуть их "дело". В раздумье Албин направился к проходной завода "Радиоприемник", где он работал в отделе сбыта. День действительно выдался хлопотным.

Четверг. 9.30.

Наступило утро. Арнольд Францевич с облегчением открыл глаза. Наконец-то можно не притворяться перед самим собой, будто спишь. А спал ли он в эту ночь, да и в предыдущие? Закроет глаза, лежит, а мысли одолевают. Ночь проходит медленно, как в бреду. Утром не поймешь, приходил ли сон, удалось ли забыться или он принял за сновидения свои не проходящие и ночью фантазии. В последние годы ночи стали для него сущим мучением. В старости признаваться не хотелось - какая может быть старость, если не угасли желания, молодые, яростные, сладостно-греховные. Пора бы, конечно, пора угомониться, но вот поди ж ты, прилепилась к сердцу эта Зойка - не оторвешь никак. Начиналось все хорошо. Зойка принимала подарки. А если подарок дорогой - Арнольд Францевич тяжело заворочался в постели, сколько нежности было, сколько ласки.

Но и хитра была Зойка! Удавалось ей обманывать его, - встречаясь с этим проклятым Миллионером, - только так называл он своего соперника, укравшего Зойкино расположение.

Ревность мучила Арнольда Францевича, жгучая ревность к Миллионеру, к другим мужчинам, окружавшим Зойку, ко всем, кроме ее мужа. Странное дело, он не ревновал ее к мужу, этому молодому увальню, для которого чертежи и расчеты, какого-то станка заслоняли все.

"Жила бы спокойно с мужем, так нет, вертит хвостом, ни гордости, ни чести", - зло думал он, не замечая нелепости своих рассуждений.

Как бы то ни было, а нужно что-то предпринимать - больше такие муки терпеть невозможно. Да еще эта проклятая печень - ноет, ноет, не утихая, как и сердечная боль. Уже неделю он на больничном, думал подлечиться, отдохнуть от постоянных забот в мастерской, уладить дела с Зойкой, но ничего пока не получалось. "Надо действовать, - думал Арнольд Францевич. Пусть знает, что он настоящий мужчина, не рохля".

Решительные мысли придали силы. Он встал с постели, попытался сделать зарядку, но отказался от этой затеи, почувствовав, что боль в печени усилилась.

Сыновья - двое холостых жили вместе с ним - уже ушли на работу, жена ночевала у третьего, женатого сына, помогала невестке управляться с детьми. Арнольд Францевич сам приготовил завтрак, почитал свежие газеты, задумался, глядя в окно, за которым уже начался безликий мартовский день без солнца, без радости, только с тягостными думами. День будет тянуться, тянуться, потом наступит ночь, и тоже потянется мучительно медленно, заполненная злобой и ревностью.

- Ну, нет, - Арнольд Францевич решительно поднялся с кресла. "Нет, подумал он, - придется вспомнить молодость. "Миллионер"? И мы не бедняки. Посмотрим, как оно будет - деньга на деньгу".

Стало весело и жарко от собственной решимости. Он будет действовать! Арнольд Францевич быстро натянул на тощий старческий задок фирменные джинсы "Монтана". Надел новый кожаный пиджак. По стремянке забрался на антресоли, в углу под старым чемоданом в заветном тайничке нащупал одну из тоненьких книжечек, вытащил, бережно смахнул пыль с серой обложки, удовлетворенно крякнул, взглянув на проставленную от руки сумму вклада этого будет достаточно!

Накинув бежевого цвета дубленку - в начале марта утрами примораживало, - Арнольд Францевич задержался в прихожей у зеркала, хмыкнул недовольно: из зеркала глянул на него сухонький старик с желтоватой - проклятая печень! - кожей, вислым хрящеватым носом, с тонкими губами. Только глаза, маленькие и острые, глядели молодо и пронзительно из-под темных неседеющих бровей.

Он вышел на улицу. Действовать.

Четверг. 20.00.

Вначале тревоги не было. Нелли Борисовна, убрав квартиру, приготовила ужин. С минуты на минуту ожидая мужа, накрыла на стол. Несмотря на прохладную погоду, раскрыла балконную дверь, чтобы сразу услышать, когда с лязгом закроется гараж. При открытом балконе хорошо слышится стук закрываемых металлических ворот гаража, которые нужно с силой прихлопнуть, чтобы вставить в скобы навесные замки.

Однако Георгий Иванович сегодня явно запаздывал. Настенные часы пробили девять, затем десять раз - муж все не шел, тихо было у гаража. Пришлось закрыть балкон - с улицы тянуло мартовской холодной сыростью. Нелли Борисовна начинала сердиться: мог бы и предупредить, что задержится. Кажется, давно решено между ними: она не мешает ему в жизни, но ведь и он безоговорочно принял условие - не волновать ее, сообщать об отлучках и опозданиях. Принял и до сегодняшнего дня всегда выполнял.

Нелли Борисовна набрала номер телефона Эммы Павловны, матери Георгия. За последний год Эмма Павловна сильно сдала, сын часто, почти ежедневно навещал ее. Надо отдать ему должное, он был заботливым сыном. Возможно, матери опять плохо, и Георгий там, возле нее.